Ходынка

Бер стоял на эстраде, вцепившись в перила, и смотрел на уходящую за горизонт толпу — большую настолько, что на ней, как на Красной площади, замечалось искривление земного шара. Его о чем-то спрашивали, а он не отвечал, потому что не мог найти слов, забывал их, и находил лишь после того, как его переставали спрашивать о прежнем, и начинали спрашивать о другом. Он доставал из кармана медальон с портретом жены, и не мог понять, зачем ему эта вещь, а потом не знал, куда деть этот медальон и зачем-то протягивал его неизвестному военному, а тот брал, вертел в руках, демонстративно округляя глаза цвета kieselblau [31], и отдавал обратно.

Бер вдруг вообразил, что забыл застегнуть панталоны после посещения клозета, и он не смог удержаться от того, чтобы на людях проверить исправность своего платья. После того, как Бер это сделал, перед ним снова возник военный, и Бер узнал его — это был капитан из Ходынского лагеря по фамилии, кажется, Львов.

Лицо капитана было похоже на выбритую дочиста морду собаки — сильной, умной, назубок знающей все команды от „апорт“ до „тубо“ и поэтому уверенной в себе.

И тут Бер понял, что с ним происходит: он не сходит с ума, а только хочет этого, потому что очень сильно боится.

Из-за спины капитана вышел штатский. Он протянул Беру руку с наполовину полным стаканом:

— Выпейте.

Бер залпом выпил тепловатую жидкость и не сразу понял, что это было. Но тут капитан достал что-то завернутое в салфетку, развернул ее и тоже поднес Беру:

— А теперь закусите.

Бер взглянул на салфетку и горло его перехватил приступ тошноты, потому что в салфетке оказалась хорошо знакомая ему полуфунтовая колбаса. Склонившись через перила, Бер извергнул из себя выпитое.

— Тоже неплохо — тихо сказал штатский капитану.

Николай Николаевич действительно стал приходить в себя.

Между тем на эстраде уже собралась целая толпа желающих получить от него распоряжение. В тот момент, когда Беру стало плохо, все отвернулись, и только один господин смело выступил вперед и остановился в полутора шагах от спины генерала.

Капитан Львович окинул его взглядом.

Это был штатский. На лацкане его сюртука висел бумажный значок с надписью „Распорядитель коронационной комиссии“. У штатского было пренеприятное лицо: безусое, белое, будто напудренное, и к тому же с угольно-черными густыми бровями — совсем как у Пьеро из балагана.

— Вы, верно, к генералу? — спросил Львович.

— К нему… Титулярный советник Огиевич Александр Антонович — представился штатский, поправив значок. — Откомандирован для получения Народною добровольною охраною подарков.

— Что-с? — переспросил Львович. — Каких подарков?

— Подарков в количестве ста тысяч штукс-с — пояснил Огиевич. — В охране тридцать четыре тысячи, стало быть, с женами-детками в итоге сто получится…

— Гм… Какая же она добровольная, коли за подарки охранять пришла? Тридцать четыре тысячи, говорите?

— Так точно-с.

— Ну, и где же она, охрана ваша?

— Стоит на гулянье, насупротив ближних к шоссе буфетов. Мы полагаем, что охране будут выделены все двадцать буфетов целиком.

— Ничего не понимаю! — сказал Львович. — Всему народу четыреста тысяч выдали, а вы, стало быть, четверть хотите?

Огиевич пожал плечами:

— Что поделаешь? Надо же было в охрану людей призвать. За просто так не пошли бы, будем честно на это смотреть.

— Позвольте, но что же они охраняют?

— Как что-с? Государя императора. Образуют шпалеры и тылы.

— Но государь только в два приедет.

— Вот потому-то и озабочены. Смотрите, сколько народу собралось — Огиевич, по-прежнему глядя в лицо Львовича, описал рукой неопределенные полкруга. — На всех совершенно точно не хватит. Полагаю, Народная добровольная охрана заслужила особого отношения, ибо…

— А-а-а, так вам к господину Беру! — спохватился вдруг Львович. — Обратитесь к нему. Он тут главный, он и подарки вам пусть раздает-с.

— Позвольте! — воскликнул Огиевич, сложив брови домиком. — Но разве господин Бер… Где же он тогда?

— Где, где… Во-он там — повторил Львович неопределенный жест собеседника. Он, однако, не опустил затем руку, но остановил ее в направлении толпы, а потом приложил к фуражке: — Честь имею! И уходите отсюда подобру-поздорову, господин хороший!

— Вы… вы… — брызнул Огиевич. — Скажите вашу фамилию!

— Комендант Ходынского лагеря Львович — щелкнул каблуками капитан. — Петровский! Проводи-ка вниз господина… э-э-э-м-м-м, господина из охранки!

Капитан Львович чуть заметно помахал ладонью правой руки, потому что вспомнил, как обжег пальцы спичкой, записывая первую телеграмму для обер-полицмейстера на спине кого-то из солдат.

К лицу Огиевича выкатилась молодецкая грудь унтер-офицера:

— Пожалуйте вниз, ваше сиятельство.

* * *