Хогарт

Поэтому Хогарту пришлось делать все — от анекдота до портрета, от светских сценок до мрачнейшей сатиры. Не мудрено, что он все это соединял в одно целое, не видя смысла расчленять жизнь на отдельные жанры. Его мозг и память были перенасыщены впечатлениями, и гравюры его настойчиво напоминают об этом. Слишком многое было искусством не сказано. Слишком многое сказать хотелось.

Поэтому и в судьбу Мэри Хэкэбаут вливаются самые неожиданные аспекты реальности. Ужасное соседствует со смешным, мелкое — со значительным. И если каждая отдельная подробность события не более чем звено повествовательной цени, то сопоставление этих подробностей, их неожиданные контрасты способны вызвать почти болезненное чувство. Тем более что последние две гравюры — «Смерть» и «Похороны» — подводят беспощадный итог карьере шлюхи, истории жизни Мэри Хэкэбаут.

Пятый акт — «Смерть» — смешение злободневной сатиры и вечной темы человеческого конца. Рядом со спорящими медиками — фигурами из ярмарочной комедии, представляющими тем не менее реальные портреты модных лондонских докторов, — рядом с их театрально нарочитыми, утрированными жестами — кусок едва ли не возвышенно трагический: запрокинутая голова умирающей, бесцветная кожа, невидящие глаза, мертвые складки покрывала на холодеющем теле, освещенные горячим огнем камина, у которого жарит кусок мяса маленький сын Мэри; и сохнущее на веревке белье, чулки и перчатки, повторяющие своей бестелесной неподвижностью неподвижность трупа.

Это главное впечатление уже не могут разрушить наполняющие гравюру второстепенные персонажи и подробности. Напротив, что бы ни увлекало зрителей в первую очередь — ссора знаменитых врачей, вороватая, роющаяся в сундуке старуха или сама смерть Мэри, — они уже не могли не заметить страшного диссонанса — несоизмеримости мелкого и значительного в гравюре.

Пусть современники, разглядывавшие картинки Уильяма Хогарта, не задумывались над подспудной философией художника, как многие, читавшие Свифта, улавливали лишь пикантные политические намеки в его «Гулливере». По времена меняются. Расшифровку событий, изображенных Свифтом и Хогартом, история давно перенесла в комментарии и примечания, оставив искусству то, что не стареет от времени.

Эпилог — «Похороны».

Будто бы опасаясь чрезмерной серьезности, Хогарт заканчивает драму буффонадой, мерзким шабашем у незакрытого еще гроба, где потоки лицемерных слез мешаются с вином и элем, где опьяневший до состояния кроткого идиотизма священник — двойник хорошо известного капеллана тюрьмы Флит — меланхолически выливает бокал себе на колени, а траурные покрывала и креповые повязки кажутся атрибутами дешевого маскарада. Собственно, это и есть маскарад, поскольку нет тут ни одного человека, которого печалила бы смерть Мэри, как прежде никого не заботила ее нелепая и беспутная жизнь. А единственное существо, действительно связанное с покойной, — ее маленький сын, похожий на странного грустного гнома в траурном своем облачении, — ничего не понимая в происходящем, спокойно сидит у гроба.

Так кончается «Карьера шлюхи» — история Мэри Хэкэбаут. Пьеса сыграна, занавес упал, огни погасли.

Пьеса сыграна — какова же мораль?

Каждый, кто купил гравюры — продавались оттиски сотнями, — каждый, кто мог любоваться этим спектаклем на стенах своей гостиной или в папках библиотеки, как-то относился к изображенному, чем-то восхищался, что-то осуждал, над чем-то просто хохотал, смакуя забавные ситуации, узнавая знакомые физиономии, узнавая лицо времени, облик лондонских меблированных комнат, салонов, тюрем и улиц. Просто спектакль — забавный и злободневный — для одних, сентиментальное сочувствие бедняжке Мэри — для других, гневное осуждение существующих порядков — для третьих, осмеяние людских слабостей — для четвертых. Все это так. А для самого Хогарта? Что хотел он сказать, доказать и изменить гравюрами первой своей серии?

Если он искал только успеха — он его нашел. Гравюры покупали с удовольствием, их увозили на континент, даже в Россию — на самый край Земли, по представлению англичан. Успех был полный.

Сказать, что Хогарт хотел разоблачить и осудить зло, показать творящуюся в мире несправедливость, — значило бы очень просто объяснить нечто неизмеримо более сложное. Прежде всего он хотел это зло показать, засвидетельствовать, убедить людей, что оно стало почти уже незамечаемой нормой. В его гравюрах нет счастливых или просто довольных людей, плохо, в сущности, даже и тем, кто творит зло. Есть смешное, есть печальное, есть просто страшное — нет только счастья и добра в созданном художником мире. Люди — забавные или отвратительные игрушки судьбы.