Хогвартс. Альтернативная история.

Спустившись по лестнице, я вставил ключ в отверстие под ручкой в виде венца, и дверь начала медленно открываться. В сопровождении нескольких шаров-светильников я подошел к карцеру и коснулся его палочкой, однако без пароля дверь на прикосновение не реагировала. Сперва я попробовал найти замочную скважину, а потом просто дернул за выгнутую металлическую ручку.

Карцер оказался не заперт. Распахнув дверь настежь, я увидел ведущую вниз каменную лестницу, ступеньки которой уже через пару метров исчезали во мраке. Отправив вперед себя шар-светильник, я начал осторожный спуск; чтобы добраться до последней ступени, мне понадобилось не менее полминуты. Сразу от лестницы начинался узкий коридор. В первые секунды ничего необычного я в нем не заметил, но так было лишь до тех пор, пока я не наколдовал еще несколько шаров, осветив больше пространства.

Передо мной была самая настоящая картинная галерея. По стенам коридора висело множество полотен, больших и маленьких, в рамках и без, горизонтальных и вертикальных. Они были развешены как попало: некоторые находились на уровне груди, другие — едва ли не у самых колен, третьи висели так высоко, что их изображений было не рассмотреть. Картины создавались в разное время — одни написаны со средневековой условностью, на других уже присутствовала перспектива, — но в целом их стиль казался столь же однообразным и уныло реалистичным, как и стиль картин, висевших в школе наверху. Такое впечатление, что их писали два-три мастера, трудившиеся ради тщательного отображения сюжета и не стремившиеся вложить в свою работу собственное художественное видение.

Свет разбудил обитателей полотен, неизвестно сколько времени остававшихся в полной темноте. Персонажи немедленно оживились, и коридор наполнился устрашающими звуками, достойными только пыточных застенков. Сюжеты и герои этих картин разительно отличались от всего того, что было выставлено в верхних коридорах. Вероятно, именно сюда Кровавый Барон приглашал моего монаха, и раз уж я очутился здесь, имело смысл не только поглазеть по сторонам, но и найти его.

Те, кто повесил эти полотна подальше от детских глаз, были, несомненно, правы. На них изображались одни лишь сцены пыток и эффекты Темных заклятий, написанные с такой циничной детализацией, что вскоре я уже старался не вдаваться в подробное исследование картин и искал только знакомое лицо монаха. Персонажи вовсю старались произвести на меня впечатление — в темноте им не для кого было разыгрывать свои кровавые сюжеты, — но ничего, кроме отвращения, их представление во мне не вызывало.

Художники писали эти картины то ли в назидание, то ли ради устрашения, и их общий посыл был очевиден: вот что бывает с колдунами, попавшими в лапы коварных магглов. Волшебников пытали исключительно служители церкви. На кострах пылали ведьмы, опровергая благостные рассказы Биннса о том, что в средние века от рук инквизиторов гибли только маггловские женщины-целительницы, душевнобольные или жертвы оговоров. Нередко попадались сюжеты о том, как разъяренные крестьяне с вилами и кольями гоняются за оборотнем или уничтожают на кладбище вампира. Время от времени картины изображали действие различных Темных заклятий, и к ним я проявлял чуть больше интереса, поскольку такая диковатая магия давно исчезла из общепринятой практики.

Монаха все не было, коридор не кончался, плавно сворачивая влево, и постепенно тематика картин начала меняться. Исчезли пытки и смертельные заклинания, горящие ведьмы и пронзенные в сердце вампиры, а их место заняли необычные персонажи и странные, часто необъяснимые сюжеты. На одной картине молодая девушка превращалась в дерево, которое начинало цвести, приносить плоды, а при наступлении осени покрывалось оранжевыми и желтыми листьями, чуть позже сбрасывая их вместе с остальными деревьями. На другой огромная волчица изображалась матерью многочисленных людей, что припадали к десяткам ее сосков. Волчица возвышалась над горами, между которых были написаны люди, а ее голова помещалась среди звезд, напротив полной луны. Обнаженный старик, сидящий в пустынной горной местности, умирал со спокойствием на лице; его тело начинало излучать свет, спустя недолгое время оставляя после себя только горстку радужных шариков. Это были совсем иные картины, и манера их написания не походила на то, что я видел прежде. Здесь чувствовался индивидуальный взгляд многих художников, оставлявших послания и рассказывавших истории, призванные не запугать или отобразить окружающую действительность, а передать тайну.

Чем дальше я заходил, тем меньше понимал, что происходит на полотнах. Иногда на них были написаны одни только меняющиеся цветовые пятна; мне казалось, это могли быть заклинания, действующие через цвет и движение, поэтому я предпочитал скорее проходить мимо таких картин и не смотреть на них слишком пристально.