Хохочущие куклы

Теперь наконец получилось вспомнить о возлюбленном: как будет ему печально, если он придет и не застанет ее… или не будет? И вдруг проснулось в ней что-то. Мелькнуло в памяти огромное оранжевое солнце. Конечно, она видела солнце, и не раз, она жила с ним рядом, часто видела и не замечала. Мелькнуло, исчезло, но оставило горячее чувство – злобу. Несколько секунд Нора ненавидела всех: Гуидо и Мани – за то, что они вечно вертелись поблизости, свою матушку – за то, что та ее недостаточно любила, своего возлюбленного – за то, что его не было рядом, Алекса Ниффлонгера – за его вальяжность и хитрость, но всех сильнее – своего возлюбленного – за то, что его не было рядом. С ненавистью к ним захотела другого: дальше чувствовать свои руки, свои ноги, спину и грудь, вдыхать и выдыхать свой воздух, думать свои мысли, видеть свое отражение в зеркале. Жить. Нужно спасать себя и постоянно охранять себя от смерти. Она не заметила, как встала, не заметила, какими тяжелыми были первые шаги, – но были. Как вышла из комнаты, как делала шаг за шагом, босая, торжествующая и злая. Лишь позже прислушалась к ощущениям. Движение ног. Стянутый голодом живот – но что голод, он приходит, потом уходит с пищей, так было всегда, с тех пор как были животные и люди. Как приятно растягивается внутри, если вытянуться вверх, подняв руки, как расширяются ребра, если много-много вдохнуть. Душный, пустой воздух – ей хватало. Губы в улыбке. От дрожи не осталось ни следа. Осталась радость.

Через коридоры, помещения с окнами, и зеркалами, и гобеленами, и карнизами, осыпавшейся росписью плафонов. Повсюду горел электрический свет, нигде не было людей. Ненастоящим было все, и даже старинная изношенность была поддельной. Нора повторяла маршруты своих обычных прогулок, открыла сама другой путь в комнату мамы, но дверь была заперта изнутри. Она спешила дальше. В тяжелом платье она никогда не ходила так быстро. Она спешила, словно искала что-то, отчаянно и торопливо искала, не обращая внимания на голод и слабость, – нет, обращая и радуясь, что чувствует. Всё быстрее, всё быстрее, понимая, что время исходит, благодарно принимая мимолетные картинки памяти, ярче и живее, чем воспоминание о птичьих временах и деревьях в кадках: углы домов, ощерившиеся кошки на деревьях, столб фонаря, избитый асфальт улиц с прорастающей травой…

Свет погас. Десять. Не успела. Нора наизусть знала сплетения переходов, залов, могла вернуться в спальню и в темноте, и с закрытыми глазами. Лечь во влажную несвежую постель. Укрыться, свернуться, за секунду до сна вспомнить, что именно искала: выход. И пообещать себе найти назавтра. Кажется, она была совсем рядом с выходом.

Но на следующее утро Мани вошла, едва засветились лампы, будто с вечера ждала возле спальни. Помыла, одела, убрала волосы, украсила. Гуидо предлагал широкий спектр развлечений. Оба – Мани и Гуидо – говорили так, словно не было этих четырех пустых дней, словно ее не забывали, и это утро было следующим после того вечера, когда, раздев, ее оставили в последний раз. Нора ни о чем не спрашивала. Пошли разные сутки.

Нора чувствовала себя очень хорошо, намного яснее и веселее, чем раньше, – может, благодаря электричеству, кое-как прогревающему здание, которое она не могла прогреть собой. Маленькое разочарование, оставшееся где-то под корочкой бытия с того вечера, когда, свободная, почти нашла выход, сжигала в многочисленных дневных пасьянсах. Хотела выиграть, начинала с нуля.

Знакомые лица мелькали вокруг, как и незнакомые. Люди ходили, будто занятые своим делом или даже работой, озабоченные, легко одетые, с бумагами, усталыми вздохами и мобильными телефонами. Раньше здесь не бывало столько людей, но ничего: обрывки их болтовни заполняли скучное пространство.

Обиду на непослушные карты, как вода, гасила тоска по возлюбленному. Тоска, смешанная с чувством вины, – она помнила, как крепко ненавидела его недавно, и тоска пьянила тем сильнее, чем меньше раскаивалась в ненависти. Хитро смотрели на Элеонору Фелисию карточные дамы из-под своих покрывал, покусывали розы и фиалки, кивали понимающе. Преданно смотрели юнцы-валеты, ясно и грустно короли. Одни мертвые тузы не пытались подать знак.

Подняв взгляд, заметила своего возлюбленного среди других людей. Он стоял растерянно, как во сне – таким он приходил к ней вначале, когда еще не знал ее и не знал, где он. Держал что-то в руках. И бросилась: рассыпая карты, опрокидывая столик, через каркас, путаясь в жестком нижнем платье, в тяжелом верхнем, хватая воздух.

– Это ты?

Стояли, обнявшись, не стесняясь многочисленных прохожих, не придавая значения мешающей одежде. Сжимаясь всё теснее, боясь потерять друг друга.

– Ты ведь не плачешь, Нора? Тссс!

– Я ждала. Тебя так долго не было.

– Всего несколько дней.

– Это были слишком длинные дни.

Уходя с ней в спальню, сунул проскользнувшему дерзкому мальчику шоколадку в красной обертке. Тот бросил на Нору взгляд победителя, Нора высокомерно отвернулась и спросила вдруг:

– Что такое душа? Почему в книгах о ней пишется, будто она бывает отдельно от тела?