Хоккенхаймская ведьма

– Добрый рыцарь и ты брат монах, посмотрите, как следует, есть ли у неё на крестце и промеж ягодиц, над задним проходом, шрам как от усечения или как от прижигания?

Волков и монах опять смотрели на вдову, разглядывали на совесть.

Кавалер глянул на монаха, тот только головой помотал и кавалер сказал:

– Нет, шрамов мы не видим.

– Палач, сын мой, а знаешь ли ты как проверять родинку, что на боку у неё? – Спросил отец Иона у Сыча.

Волков был удивлён, но его Сыч это знал.

– Да, святой отец, – отвечал Сыч. Тут же достал из шва рубахи на рукаве большую иглу, показал её монахам. – Могу проверить.

– Так делай, добрый человек. – Благословил монах.

Сыч подошёл к женщине, деловито поднял её руку и сказал:

– Держи, не опускай.

Вдова тонко завыла, а потом и громко ойкнула, когда большая игла вошла ей в родинку на пол фаланги пальца. Затем Сыч вытащил иглу и стал давить родинку, и когда выдавил каплю крови взял её на палец и показал Трибуналу:

– То не отметина нечистого, тут кровь есть.

– Ну, что ж, – отец Иона сложил руки молитвенно, а писари стали складывать свои бумаги и перья, – на сегодня всё. Одевайся, дочь моя. Господин рыцарь, пусть люди ваши проводят её в крепкий дом, до завтра.

– Держат пусть милостиво, без железа, – добавил отец Николас. – Угрозы мы в ней пока не видим.

– Куда, куда меня? – Не понимала женщина, торопливо одеваясь.

– В тюрьму, – коротко отвечал ей Сыч и помогал ей одеться. – Не бойся, велели тебя в кандалы не ковать.

– Так за что же? Разве не убедились, что я не ведьма?

– Святые отцы завтра продолжат Инквизицию, – сказал Волков, – Сыч, проследи, чтобы у вдовы была хорошая солома, и хлеб был.

– Я соломы дам ей из телеги, и рогожу тоже, чтоб не замёрзла за ночь. – Обещал Фриц Ламме по прозвищу Сыч.

– Ну, что ж, братия, – выволакивал своё грузное тело из-за стола брат Иона, – раз хорошо сегодня поработали, будем и есть хорошо.

Брат Иоганн и брат Николас согласно кивали, а монахи-писари и вовсе похватали вещи свои и чуть не бегом кинулись прочь из склада, побежали к телеге, удобные места занимать, а то последнему пришлось бы ногами до трактира идти.

Кавалер был удивлён, день только к середине шёл, а члены комиссии уже закончили дела, но не поучать попов, не спрашивать о том не стал. Он охрана Трибунала, а как вести Инквизицию попы и сами знали. Сел на коня и поехал в трактир с Максимилианом и Ёганом. А Брюнхвальд с Сычом повезли вдову в тюрьму.

В трактире монахи позвали его к себе за стол, он согласился. И трактирщик сам стал носить им еду. Горох с толчёным салом и чесноком, кислую капусту, жареную на сале, с кусками колбас и вымени, и рубец со свежим луком, бобы тушёные с говядиной и много пива чёрного, хлеба. Кавалер смотрел и удивлялся тому, как много могут эти монахи сожрать, уж больше чем солдаты. Тем более, когда еда такая вкусная. А уж сколько ел отец Иона, так троим солдатам хватило бы. Он с хрустом корки ломал свежайшего хлеба, и этим куском загребал из большой миски с бобами жижу и отправлял себе в рот, и ложкой закидывал бобы, и тут же выпив пива, брал пальцами кусок рубца, пальцем же мазал его горчицей с мёдом и кидал вслед пиву. Если монахи о чём-то говорили, то отец Иона на слова времени не тратил, он молча придвигал себе блюдо с капустой, и начинал есть её прямо с общего блюда. И никто ему не возражал.

Кавалеру долго любоваться на всё это не хотелось, как следует поев, он откланялся. Но к себе не пошёл, велел трактирщику греть ванну, хотя нога в этот день его почти не донимала.

Глава 4

Ни рогожа, ни солома вдове не помогли. Утром следующего дня привезли её к месту, так она зубами стучала, и синей была. Только тут в зале и согрелась, когда Сыч поставил рядом с ней жаровню. И сидела она там с палачом и его двумя помощниками из солдат. А день уже шёл во всю, петухи отпели давно, и позавтракали все давно, а Инквизиция не начиналась, Трибунал не ехал к месту, потому, как отец Иона опять сидел в нужнике.

Наконец, он вышел, вздыхал и кряхтел, и молился тихонько, с трудом пошёл к телеге и как обычно со скамейки полез в неё, а братья монахи ему помогали.

Вдову опять раздели, но осматривать на сей раз не стали. В потолке был крюк, там, в обычные дни весы висели, так Сыч с помощниками туда вставили блок, в него верёвку продели. И по приказу брата Николаса, вдове выкрутили руки назад, и привязали к концу верёвки и теперь, когда брат Николас делал знак, помощники Сыча тянули верёвку, но не сильно, не сильно. Так чтобы рук бабе не выламывать, но чтобы она говорила без лукавства.

– Говори, – бубнил монотонно брат Николас, читая по бумаге, – наговаривала ли ты нездоровье на людей, желала ли смерти скотам их. Огня имуществу их?

– Нет, нет, никогда. – Лепетала женщина.

Брат Николас делал знак палачам, и те тянули верёвку вверх, и женщине приходилось вставать на цыпочки, чтобы руки её не вылетели из суставов. А брат Николас повторял вопрос:

– Говори, наговаривала ли ты нездоровье на людей, желала ли смерти скотам их, огня имуществу их?

– Нет, Господи, нет, – стонала вдова. – Никогда такого не делала.