Хоккенхаймская ведьма

Да, это не шутки. Целый полк хороших лошадей, это не крестьянский дешёвый конёк. Самый худший из строевых коней стоит от тридцати монет. Волков с удивлением представлял, сколько денег в год приносил такой конезавод.

— Двенадцать ферм, и к ним пять тысяч двести десятин земли, — продолжал нотариус. — Четыре мельницы, кузня в городе, сыроварня, две пивоварни в городе, пристань, три постоялых двора и гостиница, две баржи, шесть доходных домов. Поместье с охотничьим домом с лесом на две тысячи десятин. И всего другого имущества на предварительную сумму, — тут нотариус сделал многозначительную паузу, чтобы все поняли, — восемьсот десять тысяч серебряных талеров земли Ребенрее.

Шёпот волной прошёл по рядам знатных и влиятельных людей. Даже для них сумма была огромна. И это имущество только самого бургомистра. А ещё было имущество его правой руки, купца Аппеля, сбежавшего. Также имущество тоже сбежавшего лейтенанта Вайгеля, главы городской стражи, а приют, а дома и имущество ведьм и разбойников.

Волков глядел на людей герцога, на людей архиепископа, видел их решительные лица и понимал, что это будет не битва. Это будет тяжёлая, изнурительная война. И ему в этой войне отводится важная роль. Деньги на кону были уж очень большие.

Так оно и вышло. Вместо интересного дела, вместо расследования преступлений, вместо допросов, он целыми днями сидел в ратуше и слушал заунывные прения монахов и юристов. Но даже дремать ему не давали, то и дело к нему обращались и вопрос был один и тот же. Кого он считает ведьмой и кого он считает приспешником ведьм. И он отвечал честно, иногда даже не так, как ожидал от него брат Илларион. И его честность никак не была ему на руку. Аббат иногда смотрел на него с укоризной. А обер-прокурор так и вовсе с неприязнью.

В процессе дебатов один из судей заметил, что у него есть сведения, что рыцарь божий, забрал себе сундуки с серебром из дома бургомистра, и из приюта для женщин. И поэтому ему нельзя доверять безоговорочно. Всё это Волкову предсказывал брат Илларион, и он же на эти упрёки сказал:

— Деньги те, рыцарь не утаил, а передал Святой Матери Церкви и та с благодарностью их приняла.

После этого неприязнь обер-прокурора к нему заметно усилилась.

Как только кавалер начинал говорить, так тот морщился, будто ото лжи, словно говорил всё это лжец.

Но Волкова это не смущало, он так и дальше говорил всё, что думал.

Так продолжалось почти две недели, он приезжал в ратушу каждое утро, сидел там до обеда, обедал и снова сидел там до вечера. Как не упирались монахи, но обер-прокурору они уступили большую часть пойманных. Договорились они с братом Илларионом как будет делить имущество воров, конокрадов, ведьм и разбойников.

И так тому все обрадовались, что городской совет решил для всех господ, что учувствовали в консилиуме устроить пир. Так и поступили. Все городские нобили с жёнами и дочерями были тоже приглашены. Для того в ратуше поставили столы, и даже разрешили простым горожанам заходить и смотреть как там всё будет.

С радостью эту весть восприняли хозяева харчевен, скотобоен, мясники и пивовары, пекари и торговцы вином. Пир начался в обед. В воскресенье. И приглашённых было сто пятьдесят шесть человек. Все люди знатные и уважаемые.

Во главе стола сидел граф Вильбург, обер-прокурор герцога, по левую руку от него Первый судья земли Ребенрее. Справа от графа восседал аббат Илларион, казначей Его Высокопреосвященства архиепископа Ланна и кардинал Святой Матери Церкви. А вот ещё правее, ближайший к нему, сидел, в прошлом простой солдат, а ныне рыцарь божий и хранитель веры, в прошлом Ярослав Волков, а ныне Иероним Фолькоф, по прозвищу Инквизитор.

Сидел он спокойно и с достоинством, ловил на себе взгляды незамужних дам, но не отвечал им ни кивком, ни кубком, ни улыбкой. И не от спеси. Не от высокомерия. Не до молодых дам ему было сейчас. Рождалось в нём странное чувство. Сидел так, словно привык к такому месту с девства, как будто по праву рождения здесь сидел. И никто в этом зале не усомнился в праве его сидеть по правую руку кардинала. Только он сам. Сам не мог поверить, что сидит здесь, сам не мог поверить, что поднимает тосты за графа и кардинала, и за присутствующего тут барона фон Виттернауфа, за городского голову и первого судью земли. И вслед за ним поднимают свои стаканы и бокалы первые нобили города. И словам его кивают и хлопают в ладоши.

Кто бы подумать мог, что четырнадцатилетний мальчишка, который от нищеты пошёл в солдаты, через двадцать лет будет сидеть на этом месте. Да ни кто, разве сам этот мальчишка так думал. Тогда он верил, что такое может быть. И вот сказка, кажется, сбылась.