Хоккенхаймская ведьма

Волков усмехнулся и чуть притормозил коня, поравнялся с каретой и заглянул в неё. Там с видом величественным сидела Агнес. Гордая. Графиня, не меньше. Откуда такой вид взяла, ещё год назад столы в трактире мыла, а тут на тебе. Напротив неё сидела бабёнка молодая, видно та самая служанка, о которой она говорила. Сама рыхла, едва не жирна, лицо блином сальным, рябая, курносая, волосы из-под чепца тонкими рыжими прядями падали. Хотя в платье добром. Из городских видно. Глаза серы. Невзрачная бабёнка Волкова увидала, признала, кланяясь, едва с сиденья не сползла. Волков ей ответил кивком милостиво. Нет, совсем не приглянулась она ему. А Агнес это сразу заметила, улыбнулась едва заметно. Так и нужно, такую и искала.

Он теперь глянул на Агнес, у неё профиль точёный, холодный, платье — парча, рукав золотом пошит, из окна кареты свисает, точно графиня.

— Давно хотел спросить, да всё забывал, кто тебя сюда позвал? Как додумалась, что приехать надобно? — спросил он у неё.

— Сон приснился, — отвечала Агнес и кажется неохотно.

— Что за сон?

— Девка одна снилась.

— Какая девка? — не отставал кавалер.

— Да почём мне знать, тощая какая-то, голая, с горлом разрезанным.

Она замолчала, но кавалер глядел на неё, ждал продолжения.

— Хрипела мне что-то, да я поначалу разобрать не могла. А потом поняла, что о вас говорит, говорит, что хворы тяжко, что помираете, я проснулась, у отца Семиона спросила, где вы. Как он ответил, так тут же и поехала.

— А что ж за хворь со мной случилась?

— Хворь? — Агнес ухмыльнулась.

Да так многозначительно, что кавалеру это не понравилось, уж больно спесива была усмешка, высокомерна, словно с глупым ребёнком она говорила. Потом она продолжила, со значимостью, которую Волков должен был прочувствовать:

— То не хворь была, то проклятие было, пагуба. От сильной женщины.

«Женщины», — отметил про себя кавалер, она не произнесла слово «ведьма».

— От старухи Кримхильды было проклятие?

Агнес опять засмеялась:

— Ох, и несведущи вы. Нет, старуха просто дура больная была, бревном лежал себе и лежала. Она так и вовсе думала, что вы её спасать приехали. А вы её спалили.

— А кто же тогда? Что за ведьма? — догадался Волков.

И поглядел на девушку с неприязнью. Неприятно ему было слышать, что он сжёг несчастную и невиновную старуху.

— Имени я её не знаю, имён у неё было много, и сейчас она далеко.

Волков косился на неё и молчал, а сам думал: «Врёт, не врёт? Разве поймёшь. Точно, ведьма она не малая, да не ведьма, ведьмища. Хлебну я с ней лиха, ох хлебну». Но вслух произнёс иное:

— Спасибо тебе, выручила.

— Да не впервой, уже, — почти ехидно напомнила девушка.

Кавалер тронул коня шпорами и неспешно поехал в средину колоны. Задумчивый.

Там поравнялся с Брюнхвальдом и тот, увидев его, обрадовался и заговорил:

— Вы слышали кавалер? Войско Ланна и Фриндланда разбито где-то между Хофом и Эльсницем. У какого-то озера.

— Кем? — удивился Волков. — Еретиками?

— Мужиками, взбунтовавшимся мужичьём.

Волков припомнил, что осенью он уже слышал что-то подобное:

— Мужичьём? То не в первый раз. И кто ж мужиками командовал? Под чьими знамёнами они воюют?

— У них свои знамёна, — отвечал ротмистр.

— У мужиков свои знамёна? — не верил кавалер. — Кто вам всё это рассказал?

— Один человек из Ланна, офицер, вчера посидел с ним в трактире.

— Интересно, а что у мужиков может быть нарисовано на флагах?

— Вы будете смяться, но на флагах у них нарисованы башмаки, — усмехался ротмистр.

— Башмаки?

— Да, башмаки.

— Хорошо, что не коровьи лепёшки.

Они засмеялись.

— Ну и чёрт с ними, — вдруг произнёс Волков.

— Говорят, ими командует какой-то рыцарь, у которого железная рука, зовут его, по-моему, Эйнц фон Ирлихген. Говорят, что он какой-то колдун.

— К дьяволу их всех, ротмистр, — кавалер вдруг стал серьёзен, — к дьяволу.

Нет, нет, нет. Волкова совсем не интересовали все эти войны, взбунтовавшиеся мужики, рыцари с железными руками, его интересовала только награда, земля, что он собирался получить от герцога. А ещё его радовало золото и серебро, которое он увёз из Хоккенхайма в своём сундуке, а ещё хорошие кони, дорогая карета, перстень великолепный, и он повторил ротмистру:

— К дьяволу их всех, я уже навоевался, и от важных заданий влиятельных особ у меня шрамы на голове едва заросли. С меня хватит.

— Я просто рассказал вам новости, — произнёс Брюнхвальд.

И поехал вперёд, в голову колонны.

А Волков посмотрел ему вслед и, усмехнувшись, сказал негромко:

— Надо же, додумались дурни: «Башмаки на флагах».

Продолжение следует.