Хоккенхаймская ведьма

Кроме мулов, никакой другой смиренной скромности в них не было. Отец Илларион облачился в великолепный пурпур кардинала, огромную шляпу, весь в золоте. Епископ также был богато одет, словно на праздничной литургии, крест из золота с зелеными камнями сверкал на солнце.

Волков встретил их у ступенек, брал за руки, помогая взойти в ложу, потом эти руки целовал обоим попам.

Господа, что уже сидели в креслах, вставали и тоже целовали отцам руки. И обер-прокурору некуда было деться, тоже целовал.

Затем святые отцы садились, при этом место по правую руку от себя брат Илларион придержал для Волкова. Инквизитор, прежде чем сесть, подошел к краю ложи и махнул рукой Брюнхвальду:

– Начинайте.

Заревели трубы, и герольды стали требовать тишины. Не сразу, но над площадью замолкли людские голоса. На эшафот взошел главный герольд города и громко, так, что слышно было всем, стал читать приговоры. Сначала приговор трибунала с перечнем всех имен и обвинений, а потом и приговор городского суда. Читал он хорошо, громко и четко, слышно было каждое слово. Волков удивился, так как герольд читал долго, но даже под конец не охрип и не сбавил голоса.

И дело началось. Герольд выкрикивал имена и приговоры. Сначала шли самые мелкие преступники и легкие проступки. То были воры, скупщики краденого, трактирные игроки и мошенники. Всех их хватали стражники в надежде, что Волков за них заплатит, а кавалер не оправдал их надежд, но отпускать воров не стали. И таких насчитывалось больше половины от всех.

Солдаты гнали тех, кого объявил герольд, на эшафот, там палачи вязали их к столбам и начинали обрабатывать кнутом, быстро и безжалостно. Тут же в жаровнях калилось железо.

Народ радовался. Люди не собирались скрывать того, что довольны, все жаждали справедливости. Когда кто-то из осужденных кричал от сильного удара, народ отзывался волной радостного шума и свистом, мол, поделом. Жил не тужил, так получай теперь.

А уж как они веселились, когда некоторых из осужденных стали прижигать клеймом. Тут почти никто из бедолаг не мог сдержать крика от ужасной боли, и эти крики людей забавляли, они тут же пытались их повторить, да так, чтобы посмешнее было, кривлялись над несчастными. Толпа смеялась от души. Иногда так ловко у кривляк выходило, что даже палачи на эшафоте хохотали. И господа в ложе улыбались милостиво, им тоже нравились шутки черни.

Вскоре всех тех, кто был легко наказан, отпустили, и с палачами остались на эшафоте лишь два вора, что уже раньше осуждены бывали. Гарольд зачитал, что люди сии злы и в злодеяниях не раскаялись, хоть были уже судимы за воровство, да так ворами и остались, посему добрые судьи города Хоккенхайма решили образумить их отсечением рук. У обоих правой, коими они воровство делали. Тут же мощный палач быстро топором отрубил им руки по локоть. И пока его один помощник прижигал ворам раны, второй отрубленные руки поднял и показал другим ворам в назидание и ради шутки кинул их в толпу, в разные стороны.

Людское море колыхнулось, визг и хохот понеслись над площадью. А мальчишки, что половчее, уже бегали с этими руками и чернь ими пугали. Девки визжали, и всем было весело. Господа в ложе опять улыбались, и даже брат Илларион с епископом, а казначей Его Высокопреосвященства говорил главному священнику города:

– Какие у вас веселые палачи!

– Да, – соглашался епископ не без гордости за свой город, – палачи у нас затейники.

И действие продолжилось. Дальше герольд объявил злых людей, чьи преступления достойны более тяжкой кары. Тут шли уже конокрады, разбойники, душегубы. И ведьмы молодые из тех, что раскаялись. И кому присудили смерть легкую через веревку.

И тут случился казус странный. Молодая, в разодранной нижней рубахе, почти нагая и красивая ведьма закричала весело и звонко:

– Молодой господин, вы что ж меня от смерти не избавили, вы же из важных господ, я ж вас любила. Неужто вам не хорошо со мной было?

Люди слышали ее крик, искали, с кем она говорит, но ее уже тянули палачи к виселице. А она не унималась:

– А вы мне милы были, что ж вы меня не отыскали? Может, я не тут была бы, а с вами! Уж я бы вас любила, я бы ласкала.

И так хорошо ее крик слышно было, что вся площадь высматривала того, кто ведьму от веревки не уберег.

А человек тот сидел на коне у подножия ложи и держал штандарт своего господина, сине-белый с черным вороном. И от стыда и ужаса голову опустил, смотрел коню на холку. Провалиться был готов, да не проваливался. Ждал, что вот-вот да его и спросит кто-нибудь: отчего тебя ведьма окликает. А ему и нечего ответить. Узнал Максимилиан эту девку красивую, узнал и глаза прятал, боялся встретиться с ней взглядом. Мечтал, чтобы быстрее ее повесили, чтобы все кончилось.

И, слава богу, палач ей уже на шею петлю надел, не успела она больше ничего крикнуть. Два крепких молодца за веревку потянули, налегли, и полетела красавица к небу, под перекладину, едва рубаха на ней удержалась рваная.