Хоккенхаймская ведьма

Пили приезжие деревенские мужики и городские тоже, бабы и даже дети. На улицах резко запахло мочой, нечистотами. И немудрено, столько тут народу приехало. Ночью перед казнью люди жгли костры, спали прямо на улице, в телегах да на земле и на соломе, чтобы поутру занять лучшие места.

А Волкову в эту ночь и вовсе поспать не удалось. Всех арестованных и осужденных, а их было полторы сотни человек, требовалось накормить, всем дать причаститься, рассортировать. Он ездил туда-сюда между баржой и тюрьмой. Многие отказывались есть, а сыскались и такие, что кидались на попов драться.

Он надеялся все-таки лечь и поспать хоть немного, но причащались все очень долго. Все просили отпустить им грехи, хотели исповедоваться, хотя не всем были вынесены смертные приговоры. Так и проговорили попы с несчастными почти до рассвета.

А на рассвете на площадь, к тюрьме, приехали большие возы. Пришли стражники, те, что не в дежурствах, трубачи, барабанщики, герольды.

Ведьм и тех, кого палачи уж слишком изломали, стали носить в телеги. Старуха Кримхильда и Монашка Клара вовсе шевелиться не могли, и с ними еще были две такие же упрямицы. Остальным ведьмам, тем, что покаялись, надели на головы бумажные колпаки с краткими молитвами на них. Поставили их в телеги стоя, чтобы все видели раскаявшихся, и когда все было готово, комендант велел начинать. Один служка из ближайшей церкви побежал прытко на колокольню, ударил в колокола. И тут же с соседних церквей понесся звон по городу, и едва солнце тронуло крыши домов городских, весь город уже переливался им от края до края.

– Ну, с Богом. Кавалер, велите начать? – спросил комендант.

– Начинайте, – сказал Волков.

Тут же, перебивая колокольный звон, заревели трубы, за ними застучали барабаны. Люди, заспанные и едва умывшиеся, выскакивали на улицы, ели что-то на ходу, обувались на бегу. Спешили, боялись пропустить интересное.

Телеги поехали, и бабы, что стояли в них, как по команде начали выть. Хотели садиться, но палачи, что были с ними, того не допускали, грубо ставили их снова на ноги и запрещали колпаки снимать. Остальные бабы и мужики, что в телеги не попали, шли следом, тоже рыдали. Даже лютые разбойники. Чувствовали, что расплата за все сделанное близка.

По сторонам от преступников шли стражники, отпихивая зевак, впереди – солдаты Брюнхвальда с сержантом дорогу расчищали, с ними же шли трубачи и барабанщики, а Волков с Максимилианом при штандарте, Сычом, Ёганом и четырьмя солдатами замыкали шествие.

Людей с каждым шагом становилось все больше, и кавалер чувствовал на себе их взгляды. Не только ведьмы народ интересовали. Да еще и Максимилиан покрикивал на тех, кто лез слишком близко:

– Прочь с дороги. Дорогу кавалеру Фолькофу, Инквизитору.

И его слушались, глазели на Волкова со страхом и восторгом.

А барабаны били, колокола звенели, трубы ревели. Город уже проснулся и готовился к празднику.

* * *

Брюнхвальд со своей колонной осужденных, тех, что сидели в барже, пропустил Волкова и пошел следом. Главная площадь с эшафотом и виселицами была уже рядом, как и столпотворение: людей пришлось буквально выталкивать, чтобы туда войти. Выгоняли торговцев, и даже телегу пивовара убрали, что стоял тут уже с вечера. Только тогда всех осужденных ввели на площадь, а все остальное место, где солдаты не держали периметр, заполонило людское море.

У окон соседних домов расположились местные и приезжие богачи, а самые ловкие из простых лезли на крыши, то и дело роняя на людей внизу черепицу.

Волков слез с коня. Сыч, Ёган и Максимилиан остались внизу, а он поднялся в ложу, которая находилась на уровне эшафота. Господа должны все хорошо видеть. Ряды с лавками уже были заняты нобилями города, он этим людям кланялся.

А вот кресла до сих пор пустовали, самые главные люди еще не прибыли. Волков не стал садиться, смотрел сверху на все, что происходило внизу.

А там, сдерживаемое алебардами, колыхалось шумное людское море, желающее скорее увидеть начало действия.

И он стоял над ним, понимая, что это море образовалось из-за него и вообще все, что тут происходит, происходит только благодаря ему. И это было приятно. И это понимали все те, кто тут собрался. Все те, кто видел его над площадью. Это оказалось и вовсе наслаждением.

Наконец, расталкивая людей, появились и те, кого все ждали. Сначала обер-прокурор, судья и казначей земли Ребенрее, за ними глава городского совета, городской казначей и городской судья – все они поднимались в ложу. Волков им кланялся, они ему тоже. Даже обер-прокурор нехотя кивнул ему. Тут же приехали и отцы из Святого трибунала. Волков помогал им подняться, провожал к креслам, и там отцы Николас, Иоганн и Марк усаживались среди нобилей.

И только после всех этих господ на площади появились главные лица духовные. То был казначей архиепископа Ланна, аббат, брат Илларион. И епископ города Хоккенхайма, благочестивый отец Еремия. Они ехали через толпу на мулах, духовным лицам роскошь дорогих коней не к лицу.