Хоксмур

Уже стоял вечер, и в косых лучах Солнца, блиставших на земле позади камней, мы без труда различали могильные курганы, что попадаются тут в большом количестве; глядючи на них, они привели мне на мысль следующия слова: чудный берег, где время дикое бушует.[43] При виде теней, которыя отбрасывал теперь на низкую траву Стон-хенж, лицо сэра Христ. прояснилось: ну вот, говорит, Ник, видишь теперь, что тени сии, естьли находиться на определенном возвышении, отмеряют время суток. Нетрудно расположить колонны так, чтобы каждый день в такое-то время тени видны были на прежнем месте, продолжал он, и я рад утверждать, что логарифмы суть искусство от начала до конца британское. И снова книжицу свою вытаскивает, а мы меж тем направляемся к нашим лошадям — те жевали себе потихоньку траву. В качестве следствия к предшествовавшим словам присовокуплю, что сын сэра Христ. умер от припадка судорог в чужой стране, вести о каковом происшествии мы получили, спустя несколько месяцев после событий, здесь описываемых.

И вот теперь картины сии снова возвращаются ко мне, и я, даром что сижу у себя в конторе, двигаюсь вспять и, оказавшись в прошлом, вижу лицо сэра Христ., каким оно некогда было в тени Стон-хенжа. Воистину время есть громадное логовище страха, вкруг коего обвивается змий и, обвиваючись, себя самого кусает за хвост. Нету времени иного, кроме настоящего; каждый час, каждая доля часа, каждый миг — все в настоящем, все, достигнувши конца, начинается вновь и бесперерывно кончается: начало, что длится в вечном конце.

То предложение я уж написал, говорит Вальтер, оборачиваясь ко мне лицом.

Я взглянул на него, потирая глаза: так читайте мне его, ах Вы, эдакий…

…Он же перебивает своей декламацией: великая колокольня на западной стороне Лаймгаусской церкви подымается, не взирая на то, что работникам не достает Портландского камня, каковое обстоятельство несколько препятствовало продвижению дела.

Сказано прекрасно, говорю я, улыбаясь ему, да только поддайте еще немного: ничего иного под рукой не имеется, естьли не считать земли и мусора, вычищенных из-под сводов. Ваш почтенный слуга, Николас Дайер.

На сем закончить?

На сем закончить.

Дабы разъяснить это дело и перевести стрелки часов, а с тем вернуться в нынешнее мое состояние, скажу: там, где теперь стоит моя Лаймгаусская церковь, в древности располагалось огромное болото или топь, бывшая местом захоронений в Саксонския времена; могилы обрамлял здесь известняковой камень, а под ними лежали гробницы более старыя. Рабочие мои нашли здесь урны и засовы, сделанные из слоновой кости, что некогда пристегнуты были к деревянным гробам, а подле них прах и черепа. Воистину Некрополь сей был огромен, однакожь в нем и ныне сыщется сила, ибо древние мертвецы источают некую субстанцию, и та сделается частью нового строения, вошедши в его плоть. При свете дня мой Известняковой Дом[44] станет притягивать и завлекать в свои двери всякого, кто пройдет мимо; ночью же он будет громадным скоплением теней и туманностей, являющих собою воздействие многих веков до начала времен. Как бы то ни было, работа нынче предстояла спешная, ибо для освящения сего места мне требовалась жертва. В сих делах важны заповеди Мирабилиса касательно до обрядов, как я уже объяснял выше; впрочем, двинемся далее.

Церковь свою я построил на Площади висельников, близь Роп-мекерс-фильда и Виржин-ярда, в местах, неподалеку от коих располагалось сообщество мошенников и бродяг, кои жили у общей сточной канавы, впадающей в Темзу. Это поселение закоренелых попрошаек или же бродячего народу (платье их пахнет не лучше Невгата или Тибурна,[45] в лицах же явственны упадок и недуги) было для меня источником довольства, поелику сии поддельные Египтяне (как их называют) суть примеры воздаянья и проделок злой Фортуны; церковь есть их театр, где они могут сделаться предметами наших размышлений. В разговоре с ними принято величать их честным народом, ибо они и вправду суть дети Божьи, а присказка у них вот какая:

Прочь, тоска, сгинь, печаль,
Всех нас черти заберут!