Холера

Один ростовщик из Грейстэйла, как утверждали слухи, не отличался ни терпением, ни тактом, однако был столь упорен в своих магических изысканиях, что в какой-то момент сумел достучаться до самого маркиза Форнеуса, владетеля двадцати девяти легионов демонов. Надо думать, маркиз Форнеус в должной мере посмеялся, выслушивая требования самоуверенного мздоимца. Потому что он не только не лишил наглеца жизни, но и отчасти выполнил его волю, сделав самым богатым ростовщиком в городе. Форнеус вырвал у просителя все зубы, заменив их золотыми самородками, ввел под кожу по меньшей мере сорок крупных жемчужин, глазницы же инкрустировал парой огромных рубинов. Едва ли сам ростовщик был удовлетворен исполнением своих желаний, он свихнулся еще в момент награждения, не вытерпев боли, зато семья его оказалась обеспечена на всю жизнь.

И это ему здоровски повезло. Наткнись он на герцога Марбаса, владетеля ее собственной души, так легко, пожалуй, не отделался бы. Марбас не мог похвастать великой фантазией, как его венценосные адские сородичи, зато имел такие богатые познания в области причинения боли и страданий, что бедный ростовщик сам проклял бы свое потомство на сорок колен вперед…

Некоторые подобные истории Холера запоминала, находя их весьма забавными, хоть и на свой лад. Особенно ей нравилась история про одну девицу из знатного рода, которая, обуреваемая похотью, попросила у адских владык, чтобы те увеличили радость ее постельных утех до тех пределов, что могут выдержать человеческий рассудок и бренное тело. Наверно, где-то в аду нашелся демон, решивший, что это будет забавно, а подобная инициативность заслуживает награды. С тех пор девица, говорят, всякий раз, раздвигая ноги, испытывала такое блаженство, что под ней тлели простыни. Но при этом ее лоно кончало живыми пауками, ящерицами и ядовитыми змеями.

Интересно, оно того стоило?..

Палатки с бижутерией вызвали у Холеры куда больший интерес. Да, в большинстве своем они могли похвастаться лишь изящными поделками, которые побрезговал бы выставлять в своих витринах цех ювелиров Броккенбурга, но и среди них можно было найти премилые штучки.

Холера не отказала себе в удовольствии примерить несколько колье и браслетов. Перед этим она, правда, опасливо прикоснулась к ним пальцем, как хозяйки прикасаются к стоящим в печи противням. Как-то раз она напялила на себя фероньерку[18], которую сочла бронзовой, а та возьми и окажись из грязного, с кучей примесей, но серебра. Запах паленого мяса, кажется, был слышен во всем Руммельтауне, а Холера еще месяц носила длинную челку, которая ей совершенно не шла, лишь бы скрыть жуткий багровый рубец поперек лба.

От украшений Холера оторвалась не без труда, утешая себя тем, что рано или поздно явится сюда вновь, но уже с туго набитым кошелем, гудящим, как все адские колокола. И уж тогда напялит на себя больше звенящего барахла, чем рота ландскнехтов, разграбивших дотла Магдебург.

Ее досада оказалась недолгой. За палатками ювелиров обнаружились палатки с музыкальными кристаллами и там-то Холера отвела душу, добрые полчаса перебирая их и разглядывая на свет. Конечно, человеческие глаза, даже если они принадлежат ведьме, не в силах прочесть заточенную в их хрустальном нутре музыку, однако рассматривать их было приятно, они походили на тончайшие линзы, вырезанные из горящих внутренним светом аметистовых жеод[19]. Может, они и выглядели холодными бездушными срезами хрусталя, но Холера знала, что стоит водрузить их на музыкальную коробку, как запечатанная внутри мелодия хлынет наружу, преображаясь в дрожание струн и тревожный гул меди.

Разглядывая кристаллы на свет, без помощи сложных чар, невозможно было определить, музыку какого рода они скрывают, однако каждый из них был снабжен плотным бумажным конвертом, на обратной стороне которой неведомый писец кропотливо перечислял всю нужную информацию, включающую не только имя исполнителя и названия композиций, но зачастую и либретто к ним[20]. Холера принялась перебирать эти конверты, некоторые презрительно отбрасывая в сторону, другие подолгу изучая самым пристальным образом.

Разумеется, большая часть музыкальных кристаллов оказалась полнейшей дрянью, которая способна была лишь причинить дополнительные страдания ее и без того измученному уху. Ветхие оперетки, которые выкопали, кажется, из склепов их создателей, где те давно превратились в липкий тлен, да приторные баллады двадцатилетней давности, годные ублажать разве что дряхлых, подверженных старческой ностальгии, евнухов. Имена исполнителей-миннезингеров Холера читала без всякого почтения, сопровождая презрительными смешками.