Холера

Вот же завистливая похотливая сука!.. Вместо того, чтобы забыть эту сцену, как забыла ее сама Холера, хладнокровно выжидала два дня, готовилась, планировала засаду со своими товарками. И все из-за какого-то самца, который имел несчастье понравиться им обеим?

Холера вздохнула, наблюдая за тем, как яблоко крутится в чане, розовея и окутываясь быстро густеющей прозрачной глазурью. Она уже не ощущала той манящей сладости, что заставила ее расстаться с медяком. Вот оно, проклятье запретного плода, которыми обречены мучиться все женщины от времен сотворения мира. Все, что кажется сладким, окажется либо горьким, либо приторным, либо вовсе безвкусным.

Завершение ночи оказалось отнюдь не таким славным, как она ожидала. Мальчик, может, и выглядел свежим, как неофит, однако оказался вовсе не такой воплощенной невинностью, как казалось на первый взгляд. По крайней мере, когда Холера стянула с него шоссы[25], ее ждало серьезное разочарование. Судя по всему, невинный инкуб не пожалел золота на серьезный Флейшкрафт, сотворивший из его хрена какую-то жуткую штуку, винтообразную, как у борова, и несуразно огромную. Если бы он был хоть сколько-нибудь сведущ в человеческой анатомии и древнем искусстве соития, мог бы и догадаться, что от такой штуки в постели не очень-то много толку.

Воистину, шутка природы, чертов агнец с членом Приапа[26]!

Мало того, он даже пользоваться этой своей штукой не умел. Спустя двадцать минут никчемных попыток, напоминавших больше неумелую пытку, чем страсть, отвалился к стене и заснул. Холера покинула его на рассвете, злая, раздосадованная и с трещащей от вина головой. Вот уж воистину ценный трофей, за который она едва не расплатилась ухом!..

Продавец ловко выкатил щипцами переливающееся карамельной глазурью «любовное яблоко» на заранее подготовленную тарелку. И подмигнул:

— Ваше яблочко, мейстерин хекса!

Сказано было как будто бы без насмешки и Холера даже решила улыбнуться в ответ. Но не успела, как не успела ощутить во рту сладость карамельного яблочка. Потому что в волосы ей вдруг впилось что-то злое, маленькое и очень сильное, рванувшее так, что в глазах, как в лопнувших окнах, сами собой зазвенели осколки слёз.

— Ланцетта! Сюда!

Часть третья

Маленькая волчица из «Вольфсангеля» трепала ее с яростью матерой, опьяненной кровью, суки. Может, тщилась доказать своей стае, что уже не щенок. А может, эта злость была совершенно искренней и чистой, как это часто бывает в пятнадцать лет, не требующей дополнительной пищи.

Холера взвизгнула, когда ведьма-малолетка припечатала ее лицом к прилавку, раскровив о грубые доски скулу и едва не сломав нос.

— Отпусти… — прохрипела Холера, от злости и бессилия едва не грызя прилавок зубами, — Отпусти, ты, рванина безмозглая…

— Ланцетта! Кутра!

Все-таки выследили. Оказались хитрее и терпеливее, чем она думала. Растянулись, прочесывая Брокк. Повадки не волчьей стаи, а охотничьей партии опытных загонщиков. Что ж, «Вольфсангель» всегда славился гибкой тактикой. За счет этого и выживал столько времени, лавируя меж прочими хищниками.

Несмотря на то, что Холера была накрепко прижата к прилавку, она ощутила нарастающее в дальних торговых рядах оживление. Недоброе, суетное, перемежающееся сердитыми криками, суетливыми проклятьями и грохотом посуды. Не требовалось иметь развитое воображение, чтобы представить несущихся сквозь ряды волчиц, бесцеремонно отшвыривающих в стороны и торговцев и их немудреный товар. Она представила это так живо, будто видела воочию.

Ах, паскуда, и это когда она уже считала, что выкрутилась из всей этой истории!

Холера судорожно попыталась высвободиться, но не смогла, мерзавка впилась в нее насмерть, как клещ. И хоть веса в ней было совсем немного, ярость наделила ее силой голодного демона. Попытавшись оторвать голову от досок, Холера заработала лишь пару звенящих оплеух да пучок безжалостно вырванных волос.

Семь абортов твоей матери!

Холера изнывала от собственной беспомощности, при этом почти не ощущая боли. Ни от тумаков, которыми ее щедро одаряла волчица, ни от вырванных волос, ни от впивающихся в щеку карамельных осколков, застывших и сделавшихся острыми, как колотое стекло.

Она не видела преследовательниц, зато необычайно отчетливо видела торжествующее лицо юной волчицы, впившейся в свою добычу. Эта сука, хоть и порыкивала, просто светилась от счастья. Понятно, отчего. Это был не просто миг ее славы, свидетельство того, что она по праву занимает место в стае, это был момент ее торжества. Момент, который она пронесет сквозь всю свою жизнь, как несут фамильную драгоценность, яркую, как утренняя звезда, символ Люцифера.

Она не раз будет вспоминать этот миг, став членом стаи, полноправной ведьмой своего ковена. И позже, сделавшись старшей сестрой, главенствующей над прочими. И если в один прекрасный день ей, уже ставшей зубастой и опытной хексой, доведется возглавить ковен, без сомнения, это воспоминание будет греть ее и тогда. Воспоминание о беспомощной Холере, бьющейся в ее хватке, ее первой и самой сладкой добыче…