Холм демонов

— Знаешь, боярин Владлен, сколько я книжек в молодости прочел? — глухо продолжил царь. — Умных книжек, добрых. О достоинстве человека. О любви к Богу и ближнему. Об уважении к мудрости. О почитании прекрасного. — На минуту царь умолк и внезапно так грохнул об пол своим посохом, что графин на столе подпрыгнул. — Ложь это все! Ложь! Люди в сущности своей подлы и завистливы!

— Нет, — спокойно ответил Серапионыч, и царь с удивлением поднял на него налитые злостью глаза. Серапионыч же поправил пенсне на носу. — Нет, я так не думаю.

Царь поиграл с минуту желваками и грозно повелел:

— Наливай!

Серапионыч снова налил водки. Снова выпили. И царь уставился в доктора своим буравящим взглядом. Но Серапионыч, кажется, даже не обращал на это внимания.

— Люди разные, очень разные, — неспеша заговорил он, — но не злы они от природы своей. Я, по крайней мере, так думаю. А трусость и зависть процветают там, где их насаждают законами писаными и неписаными.

— Так я ж и хотел сии законы исправить, — вскричал Дормидонт, — чтобы жить по совести и взаимному уважению! А из этого только свинство одно вышло!

— Так для этого же, батенька, время надо, — терпеливо отвечал Серапионыч.

— Сколько? — грозно выкрикнул царь и снова грохнул в пол посохом. — Год? Два? Десять?

— Я думаю, столетия, — спокойно отвечал доктор.

Царь вяло махнул рукой и в одночасье весь как-то ссутулился:

— Налей, эскулап, по последней, да пойду я в опочивальню.

Серапионыч налил. Выпили.

— Все это слова, слова, — вздохнул царь. Он медленно поднялся с кресла и, тяжело опираясь на посох, пошел к дверям. Возле дверей он остановился: — А ты, боярин Владлен, понимаешь, еще заходи. — Дормидонт покинул залу, не закрыв за собою дверей. По коридору разносилось шарканье ног, покашливание и бормотание:

— Слова… Слова…

Серапионыч продолжал сидеть в кресле. Он грустно глядел на надкушенное яблоко. Вот и познакомился с царствующей особой, уныло усмехнулся доктор.

* * *

Василий Дубов неспеша прогуливался по улицам Новой Мангазеи и мысленно прокручивал свое первое свидание с Миликтрисой Никодимовной, стараясь отделить бурные любовные впечатления от той реальной информации, что удалось у нее выведать. Чтобы не вызывать подозрений, Василий для первого раза не слишком приставал к своей новой «возлюбленной» с расспросами и потому узнал немногое: что с Евлампием ее познакомил некий влиятельный господин и что вообще среди ее знакомых немало влиятельных и, что немаловажно, щедрых господ.

Из невразумительной болтовни Миликтрисы Никодимовны Дубов понял, от чего может зависеть степень ее откровенности, и прикидывал, во сколько «лягушек» ему выйдет расколоть «набожную даму» на дачу чистосердечных показаний.

Новая Мангазея была похожа на портовой город — вроде Одессы, где Василию однажды довелось побывать, или Марселя, известного ему по «Клубу путешественников». C той только разницей, что причалами для ее ежедневно прибывающих караванов служили огромные склады, или лабазы, расположенные неподалеку от рынка. Именно эти хмурые массивные здания с огромными воротами и крохотными окнами были сердцем города. Мерно и деловито пульсирующим. Весь остальной город, несмотря на свою яркую и пеструю пышность, был лишь приложением к ним.

На складах постоянно сгружали тюки с товарами, и после коротких торгов их забирал уже другой купец и грузил либо на телеги, либо на ладьи, или даже на верблюдов. И товар двигался дальше. Меха на запад, пищали на восток. Янтарь на юг, гарпуны на север. Все крутилось, все вертелось, как шестеренки в часовом механизме. Хотя постороннему человеку вся эта круговерть могла показаться хаосом, бедламом. Но на самом деле здесь царил прямо-таки идеальный порядок, которому могли бы позавидовать государственные мужи. Если бы, конечно, могли углядеть в этом муравейнике четкую работу как торговых групп, так и отдельных работников: приказчиков, грузчиков, оценщиков.