Холм грез. Тайная слава

Душа Амброза сливалась с зеленым шепотом лесов, плескалась в чистой воде священных источников; Амброз преклонял колена перед древними алтарями до тех пор, пока вся земля не стала для него святилищем, а жизнь – обрядом и церемонией, венец которой заключался в достижении мистической безгрешности – Святого Грааля. А в чем же еще? Это было тем, что маленькая птичка воспевает на ветке, чирикая темными вечерами печальные ноты, словно ее трепетное сердечко безмерно страдает из-за того, что она не смогла принести в этот мир ничего лучше сей грустной песни, с благоговением прославляющей прозрачное утро на холмах и дыхание лесов на рассвете. Это было отображено и в красной церемонии закатов, когда пламя освещало вершину Великой Горы и розы распускались в далекой небесной равнине. Это были танцы темных уголков в сердце лесов. Это была загадка солнечного света на вершине горы. Каждый маленький цветок, узорный папоротник, камыш или тростник на равных участвовали в великом таинстве, совершенные заключительные обряды которого были даны людям, чтобы они смогли реализоваться. И во всем этом сияло истинное искусство: поднимающееся вдалеке великолепие восхитительного собора, магические слова и звуки – все свидетельствовало о совершенстве единственного дара, о высшем служении Граалю.

Помимо песен, горящих факелов, пестрых одежд и дыма ладана великое таинство было отмечено магической добродетелью, давно исчезнувшей из мира, красными далматиками мучеников, чьи песни триумфа и ликования тонули в священных родниках и прудах – источниках слез. Именно так будет отслужена месса в Корарбеннике, когда вернется Кадваладр и Тейло Аджиос вновь возвеличит сияющую чашу.

Вполне естественно, что мальчик, взращенный на подобных заклинаниях, не обращал внимания на нелепые беды, происходившие с ним, и на презрение глупых подростков, которые были похожи на «завядшие лилии в навозной куче». Амброз не слушал их мерзких и безрассудных идей, не слышал и не понимал их вечной болтовни о «ручьях», «карьерах», «ударах ногой» и «учителях, посланных куда подальше». А когда подобная фраза все-таки достигала его ушей, в ней было не больше смысла, чем в любом другом глупом жаргоне, какие применялись изо дня в день, смешиваясь с причастиями и глаголами прошедшего времени. Для него все это было пустым местом: Амброз грезил о соединении хотя бы частички волшебного мира с действительной жизнью, как он ее понимал.

С тех пор эта мысль стала для него буквально всем – пленительной и чудесной частью великого служения святыне, в котором олицетворялась слава жизни. Если кто-то видел прекрасные цветы – ими следовало бы усыпать алтарь. Пчела священна, ибо ее воском освящены Дары. Амброз знал, что в обители счастья, наслаждения и красоты все это – лишь крупица тайны, славное облачение которой ниспослано Небесами. Если бы кто-то сказал ему, что песня соловья непристойна, Амброз изумился бы так, словно тот оскорбил святого. Красные розы были для него не менее священны, чем одеяния мучеников. Белые лилии олицетворяли чистую светящуюся добродетель, а Песнь Песней представлялась неоспоримым образцом совершенства – потому-то и не было в мире ничего отвратительного. И ему, Амброзу Мейрику, была дарована сопричастность к великой тайне.

Итак, Амброз стоял на мосту над железнодорожной веткой центральных графств, тянущейся из Люптона в Бирмингем, в экстазе предаваясь своим размышлениям. Перед ним простирался отвратительный Люптон: трубы, выбрасывающие черный дым, красные пунктиры улиц рабочих кварталов, устремляющиеся к безобразным полям, дымящиеся керамические заводы и ужасная высотка обувной фабрики. Не лучше был и чудовищный пейзаж на востоке центральных графств, которые казались обителью инакомыслящих, – скучный, монотонный и запущенный, с поломанными изгородями и подстриженными деревьями, напоминавшими пуритан, с убогими фермами и столь же непривлекательными загородными особняками.

На соседнем поле некий прогрессивный фермер недавно использовал приятную смесь, состоящую из суперфосфата извести, нитрата соды и костной муки. Вонь стояла несусветная. А другое поле было недавно превращено во фруктовый сад. Взгляду открывались ряды мрачных молодых яблонь, посаженных на строго математическом расстоянии друг от друга, и вызывающие ужас маленькие могилы, вырытые между яблонями и кустами крыжовника. В междурядье фермер намеревался посадить картофель, так как земля здесь была основательно взрыхлена. Почва выглядела влажной и в то же время не радовала глаз.