Холм псов

Возвращаясь к машине. Возвращаясь к сейчас. К концу. Я вжимаю ноги в стекло, сильно, на миг боюсь, что оно треснет, у меня болит бок, судорога проходит по правой стороне тела, от этого становится ясно и горячо, машина наполняется солнцем, но я не могу, не имею сил встать. У меня рука в гипсе, перед самым лицом. Гипс воняет. Машина едет быстро, я чувствую это всем телом.

– Все хорошо? – Он спрашивает это раз в тридцатый с того времени, как мы поехали. Я мысленно проклинаю его, но сейчас же извиняюсь перед ним за это. Похоже, это и правда из-за привычки.

Возвращаясь. Снова. В дом Тобека.

После собрания комитета я должна была поехать с Агатой в пекарню, взять хлеб и пирожные, которые остались после праздников, и отвезти их людям из Колонии. А потом мы должны были приготовить передачу для Томаша, и поехать с детьми по магазинам, и приготовить обед на завтра.

– О чем вы говорите? Я и правда вас не понимаю, – сказала я.

– О проклятии, – ответил он.

– О проклятии.

Он накручивал меня на палец, словно я была ниткой. Ждал, пока порвусь. К тому же, я не могла двинуться с места, он пришпиливал меня к стулу одним взглядом. Когда бы не эти глаза, подумала я, что бы за распутным сукиным сыном он был. Но в них виделось нечто иное, что-то необычное, и оно не позволяло так думать.

– Мацюсь был у меня. Я последним его видел. Ну, почти последним, еще были те, кто его похитили, те тоже его видели, – сказал он через миг.

Я кивнула в знак того, что слушаю, а он только рассмеялся, и так знал, что я слушаю.

– Он был у меня. Бледный от страха. Белый как стена. Я говорил, что он не боялся, но тогда он – боялся. Ой, да еще как. Боялся, словно должен был умереть четыре раза. Небритый, грязный, вонючий, прятался, будто пес, по мотелям, в подворотнях. Он уже не был королем жизни. Больше походил на нищего, только деньги у него были спрятаны в карманах. Умолял меня, на коленях, буквально на коленях стоял и меня за штаны хватал, и стонал, и говорил: Тобек, только ты у меня и есть, больше никого. Чуть не ссался тогда, весь был такой вот просьбой.

– То есть его брат прав. Что первое его исчезновение было спланированным.

– Да, когда Бернат исчез, Мацюсь понял, что тоже должен исчезнуть. Это было сперва притворно, и только брат знал, – кивнул он.

– Чего он боялся?

– Боялся справедливости, как и все. Справедливость – это словно на крышу вылезть и сбросить вниз кирпич, на улицу, не глядя, куда упадет. Вот что-то такое, да. Именно это и есть справедливость. Страшная вещь.

– Справедливость за что? – спросила я.

В глазах его внезапно что-то сузилось, треснуло, радужка словно чуть изменила цвет. Я боялась, что в этот момент он менял свое решение.

– За то, что они годы назад сделали. Он, молодой Бернат и еще один.

– Какой еще один? – спросила я. Тобек покачал головой, но уже по этому одному покачиванию головы я вдруг научилась его читать. Я поняла, когда он молчит, когда врет, а когда говорит правду. В этом единственном движении было нечто, ломавшее шифр. Я улыбнулась, он тоже улыбнулся мне, подумал, что это просто улыбка.

– Не знаю. Не знаю, кто еще. Но я спросил его, что такого он сделал. Он долго не хотел говорить. Отвечал только – помоги мне, помоги, скулил, словно пес, я его пнул даже, сказал: не веди себя как собака, потому что собак пинают. Сказал ему: говори или сваливай. И он сказал. Сказал, что они сделали, а я ему тогда ответил, чтобы он шел к черту. Я его выгнал. Я не мог на него больше смотреть. Сказал, мол, иди к Кальту, иди к нему, это не для меня дела, я уже с тобой никаких дел не имею, и ты со мной не имей.

– А что он сказал?

– Что Кальт его убьет, если он к нему пойдет, что точно так же ими займется, что от Кальта никакой помощи не будет, только гибель, потому что Кальт – это дьявол, – говоря это, Тобек пожал плечами, словно сказал нечто совершенно очевидное.

– Какие такие «они»? Что сказали? – потом я поняла, что встала с кресла и повысила голос, но он не отреагировал, только через некоторое время поднял ладонь и медленно опустил ее в знак того, чтобы я села.

– Очень плохое дело они сделали. Очень плохое. Молодая девушка была. Молодая девушка была, а они ее в грязь опрокинули, изваляли, убили ее в конце. Пьяные были и под наркотиками. Под наркотиками, под тем дерьмом, которое вдыхали. Потеряли контроль, как сказал Мацюсь, – он наклонился ко мне и заглянул в глаза, словно заинтересованная собака. – И теперь за ними идет справедливость.

– Сын Берната, Мацюсь и…

– И какой-то третий.

– Когда? Какую девушку?

– Такую, что женой твоего мужа должна была стать, – он придвинулся еще ближе, я не могла освободиться от этого взгляда, от глаз из нескольких слоев стекла, кусочков грязного янтаря внизу, от глаз, будто старая мелочь.

– Но ведь вроде бы убил какой-то больной парень, – сказала я тихо.