Холм псов

Хребет выгибается дугой, я машинально опираюсь о бар.

– «Машина резко повернула…» – начинает напевать Гжесь, тихо и неуверенно. Ярецкий притворяется, что не слышит. Гжесь продолжает напевать эту фразу по кругу, опирается о стойку, вынимает пиво из его руки, отпивает половину, отдает ему. Ярецкий не реагирует. Наклоняется так, чтобы видеть Чокнутого, который стоит по другую сторону бара.

– «Машина резко повернула, хоть были выключены фары!» – поет Гжесь, теперь куда громче, песня летит по воздуху, льется через клуб, все поворачиваются в его сторону, кроме Каськи, та смотрит в стену, повернувшись ко мне спиной, неподвижно, наверняка наливает кому-то пиво.

– Ага, помню, – говорит Ярецкий затем, видимо, чтобы хоть как-то отреагировать.

– Не получилось у вас, да? Хреново у вас все получилось! – кричит Гжесь.

Чокнутый делает шаг в нашем направлении.

– Ты, Гжесь, не помнишь, ты молокососом ебаным был! – кричит Чокнутый в ответ.

Ярецкий наклоняется к нему. На его лице – полное отсутствие. Жизнь вытекла из этого чувака и куда-то ушла, даже не оглянувшись.

– Это было очень давно и неправда, брат, – говорит Ярецкий.

– Ну да, давно, а что сейчас? – спрашивает Гжесь.

– И это ничего не значит, просто такая, блин, молодость, да, – тихо говорит Ярецкий, хрипло, словно закурил после того, как пробежал марафон.

– А что сейчас?! – кричит Гжесь и сам же отвечает на заданный вопрос: – А сейчас, Яречек, ты – в строительной конторе, в которой даже страховку от несчастного случая не получил, и у тебя дитенок, который постоянно орет, орет так, что ты б его переебал, а еще у тебя жена, которая выглядит как твоя собственная мать, сука, брат, а когда-то мы были молодыми и красивыми, а что сейчас? Ну, скажи, что сейчас?

Ярецкий молчит. Зато Чокнутый все же идет поперек бара и кричит Гжесю:

– Вали отсюда!

– Не говори так с ним, – бросаю я Чокнутому. Только тогда Каська поворачивается ко мне.

– Сколько раз тебя отсюда нужно выбросить? Ну сколько, сука? – Чокнутый подбегает, хватает Гжеся за куртку, начинает встряхивать. Тот смеется.

Гжесь смотрит на Ярецкого. Улыбается. Ярецкий стоит в странном напряжении, со стиснутыми губами, словно у него вдруг разболелись все кости. Гжесь хочет хлопнуть его по плечу, но Чокнутый подбивает ему руку, это выглядит, скорее, глупо, чем агрессивно, словно они играют в «цапки». Брат машет рукой.

– Помнишь, что я тебе сказал под костелом? – спрашивает Чокнутого. – Помнишь?

– Так сделай это сейчас, – говорит Чокнутый. – Ну, давай, сука.

– Тебя Кальт перехуярит, – отвечает Гжесь, разворачивается и выходит. К выходу он идет неторопливо и неровно, то и дело теряя равновесие, словно бы совершенно пьян.

– Следи за ним, если уж ты здесь власть! – кричит Чокнутый. Кажется, это он мне. Я оборачиваюсь. Чокнутый стоит посредине зала, расставив ноги, целя в меня пальцами, словно из невидимого револьвера. В его фигуре есть что-то настолько глупое, что я начинаю смеяться.

– Не поворачивайся и не отвечай! – кричит Гжесь и спускается по лестнице. Я иду следом. По лестнице он спускается нормально, быстро, почти бежит к машине.

Бьет ладонями по рулю, словно вдохнул наркоты. Смотрит в окно на «Андеграунд».

Потом молча заводит машину.

– Ты так хочешь все исправить? Что это было вообще? – спрашиваю я.

Пока он ведет – молчит. Ковыряет в носу, плющит пальцами то, что выковырял, сощелкивает на пол. Снова включает кассету. Музыка тихая и визгливая. У меня все так же все внутри свербит, вот только из жара я опрокинулся в холод, чувствую, как у меня стягивается кожа, как трескаются глаза, вот-вот начну щелкать зубами.

Он старается ехать помедленнее, но резко перебрасывает рычаг передач, словно тот ему сопротивляется. У него трясется нижняя челюсть.

Только когда останавливает машину, я замечаю, что мы вернулись в то самое место, откуда выехали, к тому же дому неподалеку от озера. Улица абсолютно пуста.

Гжесь разворачивается и тянется на заднее сиденье. Покопавшись, вынимает что-то из лежащего там мусора. Это автомобильная аптечка. Он кладет ее себе на колени. Делает глубокий вдох. На миг закрывает глаза, словно заснув, а потом вскидывает голову, будто его что-то разбудило, звук, которого я не слышу. Поворачивается ко мне.

– Ты мертв, Миколай, – говорит он. – И именно это мы должны исправить.

В его глазах что-то танцует, какое-то глупое упрямство, которое ранее спало.

– Я не мертв, что ты несешь?

– Мертв. Это тебя убило. Семнадцать лет назад. Признай. Ты все еще там лежишь. Под за`мком.

– Может и так, – я чувствую, как мое сердце вот-вот взорвется.

– Ты мертв, Миколай, это тебя убило, но ее убил не ты.

Провода в моем теле раскаляются докрасна. Из глаз текут слезы.

– Перестань, сука. Перестань так говорить, – говорю я.

– Это все равно бы случилось. Но то, что случилось, можно исправить.

– Как? Как, нахер? – говорю я и сжимаю зубы, все в моем теле готово вот-вот взорваться. Это отвратительная боль. Продолжается всего миг, но мне словно режет тело изнутри. Без анестезии.

Он отворачивается. Смотрит на улицу, в темноту. Кто-то там идет.

– А быстро управились, – говорит Гжесь.