Холм псов

После короткого размышления она решается – лестница стучит в пол. Ты хватаешь ее, придвигаешь к стене, упираешь. Постараешься войти на такую высоту, чтобы ухватиться здоровой рукой за край отверстия. Может, тогда девушка сумеет помочь тебе вылезти. Если лестница не упадет, некоторое время тебе придется провисеть на здоровой руке. Если упадешь снова, самое большее – сломаешь себе что-то еще. Не умрешь. Только что-то сломаешь. Но ты сумеешь подтянуться. Справишься.

– Если что, я не сумею тебя вытянуть! – кричит девушка.

– Я справлюсь, – отвечаешь ты.

Лестница старая, дерево мягкое, ступени прогибаются. Ты прижимаешь ее к стене и пытаешься взойти на первую ступень. Дерево гнется под твоей тяжестью. Ты делаешь первый шаг и машинально отступаешь, снова спускаешься на пол. Вдох, еще раз. Никто не станет искать тебя по моргам. Он. Мать. Семья. Никто. Ты спасешь то, что сумеешь спасти. Ты делаешь шаг и здоровой рукой хватаешься за лестницу. И потом делаешь еще шаг. Нажимаешь стопой на третью или четвертую ступеньку, дерево опасно хрустит. Но квадрат света все ближе. И контур девушки, сколотые волосы, капюшон, она так выглядит или ты это себе придумала? Или ее нет, а ты сейчас проснешься? Пятая ступенька, шестая. Седьмая ступенька, восьмая. Рука бессильно свисает вдоль тела. Ты чувствуешь, что она раза в два тяжелее здоровой. Представляешь себе, как та выглядит. Как распухший, накачанный кусок мяса, затолканный в кишку, в резину. Ты выберешься из этого. Довольно и жизни. Девятая ступенька, десятая. Дерево прогибается. Лестница слегка съезжает по цементной стене, с громким скрипом. Но еще нет. Еще две ступеньки – и попытаешься ухватиться. Если упадешь, то самое большее – еще что-то себе сломаешь. Может, она, кем бы она ни была, что-то еще придумает. Может. Прошу.

Ты протягиваешь руку. Теряешь равновесие, восстанавливаешь и снова теряешь, и снова восстанавливаешь, и весь этот цикл продолжается, может, секунду-две, не более.

– Хватайся, – говорит девушка. Ты видишь ее лицо. Где-то ты ее уже видела. Но не раздумывай над тем, где именно, не сейчас, сука. Сосредоточься.

– Хватайся, – всего секунду-две, сколько там нужно, чтобы произнести «хватайся»?

Ты протягиваешь руку вверх и размахиваешься, и используешь все свое равновесие, чтобы встать прямо на ступеньке лестницы, и хватаешься за край отверстия, чувствуешь под пальцами здоровой руки бетон, иней и землю, но этого мало, почти ничего, и ты делаешь это резко, лестница бьет об пол с громким стуком, и в эти ужасно, ужасно долгие секунды твои пальцы вот-вот лопнут, по крайней мере ты так чувствуешь: им уже конец, а она, эта девушка, теперь ты видишь ее лицо отчетливо, хватает тебя двумя руками выше запястья и падает на землю, и изо всех сил тянет наверх, и скорее вырвет тебе из сустава руку, чем сумеет вытянуть, а потому тебе приходится сосредоточиться и размахнуться больной рукой, которая, похоже, сломана в запястье, размахнуться и положить ее снаружи, ты пытаешься, но у тебя не получается, девушка теряет все свои силы, хотя их много, а потому ты говоришь:

– Хватай меня за вторую руку.

И изо всех сил поднимаешь ее, а она хватает тебя за вторую, напухшую в запястье руку и тянет вверх, и ты, сука, орешь от боли, потому что боль такая, словно сейчас, вот-вот, все взорвется и потеряет вместе с тобой сознание, но ты подтягиваешься вверх настолько, чтобы упереться в землю и иней, и в бетонную поверхность, локтями, изо всех сил, представляя себе, как пробиваешь ими дыры, и тогда подтягиваешься вся, теперь ты можешь использовать остальное тело, все еще воя от боли, наклоняешься вперед, девушка, тяжело сопя, хватает тебя под мышки и тянет к себе, а ты подтягиваешь вверх левое колено и опираешься им о землю.

И потом просто лежишь, и воешь, и плачешь, скорчившись, словно маленький ребенок, а боль несравнима ни с чем, она просто как белый свет, который то и дело делается красно-розовым.

– Ксендз жив, – говоришь ты.

Присматриваешься к ней. Она была у ресторана, когда Томаш вытянул бургомистершу наружу. У нее черные волосы, собранные в хвост. Черная кофта с капюшоном и черная куртка. Она тяжело дышит.

Вынимает из кармана сигарету, подсовывает пачку тебе. Ты задумываешься, чего хочется больше: пить, курить или блевать.

Пытаешься встать. Она помогает. Слезы замерзают на твоей щеке. Ты бессильно опускаешь руку, снова. Рука – это боль. Меньше болело бы, если бы тебе ее отрезали.

– Мы должны его как-то достать, – говоришь ты.

– Нет, – качает она головой.

– Не понимаю.

Девушка подходит к люку, ставит на него ногу. Она ниже тебя. Сплевывает на металл.

– Ты ведь жена Миколая, верно? – спрашивает.

– А ты кто? Не понимаю, – отвечаешь ты вопросом на вопрос.

Девушка отворачивается в сторону, откуда ты пришла несколько часов назад вместе с Ведьмаком, и отвечает:

– Сейчас поймешь.

Миколай / Ничто

– Где он, где он? – Гжесь вынимает телефон и набирает номер. Продолжает повторять: «Где он, где он?» Слышно тихий сигнал, кто-то отвечает.

– Я дома, – слышу я голос с другой стороны.

– Вылезай, – приказывает Гжесь.