Холм псов

Она очень мне помогла. Я ее очень люблю. Мне будет очень ее не хватать. Я снова буду тосковать. Но это конец наших ролей. Мы уже не нужны друг другу. Я уже встал.

Когда недавно, в тюрьме, я прижал отца к стене, в его глазах что-то блеснуло. Это было удивление.

– Если ты не уйдешь со мной, я уйду одна.

– Справедливости не существует, пока ты не отмеряешь ее сам.

Я глотаю воздух. Он на вкус как исполнившаяся мечта.

– Юстина, можешь уйти, можешь оставить своего мужа, но ты не пойдешь ни в какую полицию, – говорит Гжесь.

– Сука, давайте это закончим, – добавляет Каська.

– Подумай о тех сукиных детях. Подумай о том, что это – именно оно. Что если кто-то когда-то не закроет их в подвале, они продолжат делать это, продолжат обижать детей, пока не сдохнут. Подумай об этом.

Тогда, под кинотеатром, Каська была права.

– Это убийство, Миколай. Что вы делаете? Что вы делаете? – ее крик превращается во всхлип.

– Прежде всего, нельзя трусить, – отвечаю я.

– Хватит! – крик Гжеся – это кулак, который разбивает все другие звуки. Замолкаем мы. Замолкают псы.

– Пойдем, – говорит он Ведьмаку. Тот подходит. – Это будет просто, – Гжесь смотрит на Ярецкого как на предмет. В его глазах тот уже мертв.

– Не хочешь спросить его – почему? – смотрит он вдруг в мою сторону.

– Нет, – качаю я головой. – Это не имеет значения.

– Точно? Каждый говорит что-то интересное. Что сказал молодой Бернат, а, Ольчак? Что он сказал? – Гжесь и Ведьмак поднимают Ярецкого. Тот начинает вырываться, Гжесь крепко удерживает его, а Ведьмак хватает за другую руку.

– Что он мог сделать все. Что чувствовал себя так, словно бы мог сделать все. Или как-то так, – говорит Ольчак.

– Миколай, пойдем со мной. Пойдем! – кричит Юстина.

– Мне некуда идти, – отвечаю я согласно с истиной.

Хватает и легонького толчка – Ярецкий падает с четырех метров на землю. Слышен хруст. И вопль. Кажется, он упал на больное бедро.

– Ты знаешь, что мы поступаем хорошо, Юстина, – говорит Гжесь.

– «Он скрывает в дланях Своих молнию…» [130] – начинает Ведьмак, но Каська его обрывает.

– Да заткнись уже. Хватит.

– Ты уезжаешь, – говорит Гжесь.

Ведьмак открывает одну из канистр и вливает часть ее содержимого в дыру. Потом останавливается, приседает, ложится на землю.

– Придержи меня, – говорит Гжесю, тот садится ему на ноги. Ольчак подает ему канистру. Ведьмак, на треть перевесившись в дыру, выливает остаток бензина в темноту.

Я подхожу ближе. Становлюсь над краем ямы. Вижу, как бензин обливает плачущего Ярецкого, как обливает другие фигуры, лежащие в темноте. Его капли блестят в темноте как кристаллы.

– Может стоит еще что-то туда бросить, дерево, например, – говорю я Гжесю, но он качает головой.

– Хватит, – говорит он.

– Дай вторую канистру, – откликается Ведьмак.

В темноту падают еще тридцать литров бензина. Это немного затягивается. Ярецкий внизу пофыркивает. Наверное, немного бензина попало ему в нос.

Большие пальцы снова отпускают меня, но теперь я стою ровно уже и без помощи. Чувствую, как все во мне раздвигается, уступая место чему-то, чего я еще не знаю.

Когда я отходил от героина, из моего тела выходили полупрозрачные бесы с обложек «металлических» групп. Я это помню. Когда они вышли, в нем не осталось ничего. А сейчас нечто снова входит в него. Пусть входит, добро пожаловать.

Это нечто, что село около моего отца и моего брата на диване в зале, у телевизора. Они призвали это нечто – и оно пришло. И это нечто приходит теперь ко мне.

Оно входит в меня, входит внутрь через рот, нос, уши и глаза.

Оно как гирлянда, как веревка.

Напротив меня повисший в воздухе, печальный и старый Каратель покачивает головой под неслышную мелодию. Мне кажется, он улыбается, но я не уверен.

Втягиваю нечто в себя. Целиком. Оно теперь во мне.

Ведьмак встает. Вбрасывает в дыру обе канистры. Бросает внутрь перчатки, которые носил. Гжесь делает то же самое. Как и Ольчак.

– Миколай, пойдем, – Юстина плачет.

– Хочешь сигарету? – спрашивает Каська.

Я киваю. Она подает мне одну. Я начинаю обхлопывать себя. Как у «Подзамчья», где у отца случился инсульт перед толпой людей. Я тогда искал это нечто, спрятанное в моем теле. Уже тогда знал, что оно там есть. Что я – такой же, как и они. Что я – Каратель.

Теперь я, наконец, нахожу это в кармане. Нечто, которое подняло меня, держало двумя пальцами, продернуло провода сквозь хребет. Я нашел его. Это мое. У него форма зажигалки.

Сигарета вкусная. Я делаю еще глоток водки. Каська сплевывает вниз, в яму.

Из темноты доносится непрестанное, бесконечное тихое «нет».

– Миколай, любимый, пойдем отсюда, пойдем, прошу! – все еще кричит и плачет Юстина, но каждое следующее слово у нее становится все тише.

Я всегда думал, что это ошибка. Что мне хочется, чтобы все было нормальным. Что я всегда делаю резкие и отчаянные телодвижения, стараясь все исправить. Но это не ошибка. Это – я. Ошибка – не в желании исправить. Ошибка – в трусости, панике, в одной лишь притворной деятельности.

– Закончим это, – заявляет Гжесь. – Приедешь ко мне завтра и зальем все цементом, когда догорит, – говорит не пойму кому именно.