Холм псов

Но были и моменты, долгие, особенно ночью, поздней весной и ранней осенью, когда мы встречались на природе, потому что ни у кого не было денег пойти во «Врата», садились на ж/д-станции или на крыше школы, или где-то еще, на газоне, в гаражах, среди бычков и стекла, и куда бы мы ни смотрели, видели только огни фонарей, а порой пару звезд. В такие моменты факты уступали место воображению. Трава раздувала страхи, как бензин, если плеснуть им в огонь. Я прекрасно помню его, этот страх, который внезапно одолевал меня и перехватывал горло так сильно, что я молчал и боялся, что буду говорить как Дональд Дак: страх, что кроме Зыборка ничего не существует.

Что между школой, больницей, гаражами, замком, нашими домами и кроватями мы проведем не просто всю жизнь – проведем всю вечность.

Вечность в Зыборке. Только представь себе.

А потом, на краткий миг, я был в Зыборке счастлив. И даже особо не боялся того, что кроме Зыборка на самом деле ничего нет, потому что на краткий миг в нем и во мне все было на своем месте.

А потом – Зыборк забрал это у меня. Заборк забрал у меня Дарью. В возрасте девятнадцати лет наша душа еще ничем не крепка, она не покрыта никакой тканью. Очень легко до нее добраться и полностью уничтожить.

Только тогда я начал ненавидеть Зыборк. Предельно. Изо всех сил. Так сильно, что решил и правда его уничтожить, отомстить. Сжечь, сровнять с землей. Но в отличие от Карателя у меня не было ни бомбы, ни гранаты, ни единого крохотного ствола.

Пиво, в конце концов, принялось сражаться с тем, что я выкурил, усыпляя, снижая давление. Это хорошо. Я смотрю на Гжеся. Он скалится мне, симулирует смех. Думает, что я просто нервничаю. Гжеся это неизменно веселит. Это у него от отца. Причем отец сам не умеет смеяться, он веселится внутренне.

Девушка встает, идет открыть дверь.

Сразу слышно, как начинает с кем-то ссориться, с тем, кто снаружи.

– Привет, – чувак, который входит внутрь, еще толще, чем хозяин. Он смугл, с коротко стриженными волосами. Напоминает мне кого-то.

– Ну и где ты был? Где ты, сука, был?! – орет на него та девушка.

– Привет, Лукаш, – говорит Гжесь.

– Что с твоим братом?

– Пиздец с моим братом, – отвечает парень.

– Найдут его, не бойся. Он твердый сукин кот, твой брат, – говорит Гжесь.

– Сам знаешь, какой твердый, ты ж его кусал по малолетке, – напоминает Рымек.

– Та нахуй. Не о чем говорить, – говорит Лукаш, все еще стоя в дверях; слова, которые он проговаривает, тупы, сглажены, тяжелы, напоминают грязные камни.

– Ты ж хотя бы написать мог. Почему не написал? Ну, скажи?! – кричит девушка. Упирает руку в худое бедро, играет голосом. Просто играет.

Лукаш не проявляет никаких эмоций. У него широко открытые глаза, на лице – слой пота, кажется, его заморозили в этом виде пару лет назад, в миг, когда он сдал экзамен в гимназии. Но потом он отталкивает кричащую девушка под стену, сильно. Глухой удар прерывает ее монолог. С этого мгновения она начинает тихонько всхлипывать.

– Заткни, сука, свою ебаную пасть, – говорит Лукаш.

– Ты, писатель, как оно тебе? Классный кипеж из книги получился, а? Я, признаюсь, не читал, – говорит Рымек.

– Классный, – киваю я.

Я написал эту книгу во время учебы в Варшаве. О самой учебе особо и не расскажешь. Межфакультетские гуманитарные курсы, на них училась, вместе со мной, группа художников, писателей, культурных антропологов, киноведов и прочих молодых гениев, на фоне которых я чувствовал себя толстым, недоразвитым ребенком в калошах, стоящим на воротах. Естественно, на самом деле все они были стадом претенциозных баранов. Но это не меняло тот факт, что я, беглец из Зыборка, чувствовал себя еще хуже их.

Кстати сказать, и не соображу даже, как я попал на эти курсы. Я всегда любил читать, всегда помнил побольше, чем, как мне казалось, я запомнил. Всегда любил писать и рисовать комиксы. Была у меня неплохая память на фамилии. Как-то оно и пошло.

Я всем рассказывал о Зыборке. Это был мой патент на то, как добиться их расположения. Я рассказывал о том ужасном месте, откуда я родом. О странном мазурском зажопье, в котором все молодые люди из-за отсутствия лучшего занятия закидываются наркотой, поскольку знают, что впереди их ждет выезд на заработки мойщиком окон либо работа на мебельной фабрике. О безумных похитителях машин, о снайперах на крышах, о барах с пивом и призраками, о танках, утопленных в озере. О том, как жутко убили мою – строго говоря, на тот момент уже бывшую – девушку.

И все эти люди, все эти будущие министры культуры, и директора театров, и именитые писатели, процентов на девяносто коренные варшавяне, с которыми я все смелее выпивал, все смелее улыбаясь присутствовавшим там девушкам, люди, сидя с которыми я все громче высказывал свои суждения (тогда мне казалось, что это было важным), все эти люди говорили мне: старик, напиши об этом книгу.

То, что происходит в твоем городе, – невероятно.