Холм псов

– Говорят, что семья – как рука. Вот ваша – как рука того ребенка. Только ты еще об этом не знаешь, – говорит она, разжимая кулак. Ее пальцы худые, как палочки. На одном виден след от кольца.

– Это его убьет, Камила, – отвечаю я. – Я его знаю. Это его убьет. Он не переживет.

– Они сами себя убили, – говорит она и садится в машину. Лысый мужик трогается. Что-то говорит ей, резко жестикулируя, но мне не слышно – что.

Я смотрю ей вслед и знаю, что они – и мой отец из окна своей кухни, и Гжесь из окна своей – тоже смотрят вслед машине, которая поднимает тучу пыли на дороге, поворачивает влево и исчезает с глаз.

Снова звонит мой агент. Я принимаю вызов.

– Все подписано, – говорит он, даже не здороваясь, он вдохновлен, словно только что нюхнул кокса. – Все, твою, сука, мать, подписано, больше того, я знаю, что ты знаешь, что я знаю, что у тебя проблемы…

– У меня нет никаких проблем, – прерываю я его.

– У тебя проблемы, а потому я пришел к выводу, что переведу тебе все на счет, потому что тебе нужны деньги – и вот они, почти двадцать тысяч. Прошу тебя, скажи мне сейчас: «спасибо, старик, ты супер, помнишь обо мне, ты мой друг, ты клевый», – он выбрасывает из себя слова так быстро, словно пытается побить какой-то дурацкий рекорд.

– Спасибо, – роняю я.

– И только? – спрашивает он.

– Спасибо, спасибо, – повторяю я еще два раза, чтобы ему хватило, и разъединяюсь. Когда делаю это, дверь в дом открывается с громким, неизменным вот уже столько лет скрипом. Стоит в дверях Юстина. Опирается о косяк. Я подхожу к ней. Подняться по лестнице – как же это долго. Притрагиваюсь к ее лицу. Она отодвигается. Я смотрю ей за спину, не слышит ли кто. Кажется, нет.

– Мы можем ехать, – говорю я. – Есть деньги. Мы можем ехать.

Она молчит. Только через некоторое время отвечает:

– Если есть – то прекрасно, пиши книгу.

– Прости за то, прости за все, – мне хочется плакать. Я представляю себя, который лупит второго меня со всех сил по морде. – У нас есть деньги. Можем ехать. Через час. Через полчаса. И уже никогда сюда не приедем. Обещаю, – говорю и показываю экран телефона, чтобы ей доказать, что я сейчас совершенно не шучу.

Я был уверен, что она улыбнется. Но она не улыбается. И теперь все ее лицо выглядит как остановленный стоп-кадр на зависшем компьютере.

– Сейчас? Когда кто-то убивает друга твоего отца и никто не желает ему помогать? Когда твой брат может больше никогда не увидеть своих детей? Теперь ты хочешь их бросить? – спрашивает она.

– Мы – важнее всего. Мы, а не они, – говорю я. Снова пытаюсь притронуться к ней, и она снова уклоняется.

– Нет, это не так, – отвечает.

– И что ты хочешь тут делать? Писать об этом репортаж? Какое тебе вообще дело? – спрашиваю я.

Я устал. Это меня не касается. Дети Гжеся, порванные бумажки на земле, трупы людей, которых я в последний раз видел ребенком. Спасение Гжеся, спасение отца, спасение прочих чужих людей. Половина этого города могла бы вымереть, и мне было бы похуй. Было два, только два человека в этом городе, до которых мне было дело, которые были для меня важными, и оба они мертвы.

– Я хочу помочь, – говорит она помолчав. – Если уж мы тут, я хочу помочь.

– Это абсурд, – фыркаю я.

– Это правильно, – отвечает она.

И прежде чем я успеваю подумать о том, дотронуться ли до нее еще раз, Юстина исчезает в глубине дома.

И только когда проходит пара минут, я сдвигаюсь с места, спускаюсь по лестнице, перехожу через двор, приближаюсь к дому Гжеся и стучу в дверь, сперва раз, потом второй, потом третий, потом начинаю лупить в эту дверь изо всех сил, но внутри не слышно ничего, кроме мягкого, тупого шума, вытекающего сквозь приоткрытое окно; и только когда я приставляю ухо к этому приоткрытому окну, сквозь которое совершенно ничего не видно, понимаю, что этот шум – это песня AC/DC, запись с концертного DVD «Highway to hell», которая исполняется под радостные крики публики, раздававшиеся давным-давно, далеко отсюда.

Сынок

Некоторое время он думал, что она красива. «Нет, ну что ты, – сразу же открестился. – Это же потаскушка, как и любая, потаскушки – не красивы, красивы жены, дочери и матери, но не потаскушки. Но что-то в ней есть, чего уж тут». Не мог сопротивляться этой мысли. У него были полные карманы бабла. Выбрался из хаты, машину пустил за налик. Нужно было что-то делать. Иначе бы свихнулся. В карманах было тысяч сто.

Ей было семнадцать, может восемнадцать, хотя она плела, что все двадцать два, да где там двадцать два, он же всегда поймет, раскрасилась как маленькая девочка, обильно и пестро, чтобы выглядеть постарше. Намазалась косметикой и помадой. Теперь казалось, на ее лице – маска. А под этой маской должна быть мордашка девочки. Большие глаза, большой рот. Это всегда срабатывает, всегда действует. Сейчас она лежала на диване, смотрела на него. Он отводил взгляд. Его тянуло к ней так, что он места не мог найти. Нужно быть осторожней.

– С хуя ли ты так пялишься? – спросил он.

– Не могу? – ответила она.