Холмы, освещенные солнцем

Холмы, освещенные солнцем

РАБОЧИЙ ДЕНЬ

— Зоя, вставай, говорю. Слышишь?

В кухне на плите что-то шипит, чугунно гремят вьюшки, брякает крышкой кипящий чайник.

— Вставай, а то уши надеру! Слышишь?

Скрипя, открылась дверца плиты, плюхнулся в ведро ковшик. На кухне орудует Настасья Филипповна. А за перегородкой глухо всхлипывает маленькая Зоя. Она не отвечает матери, но с каждым окриком всхлипывает громче.

— Вот я тебе сейчас похнычу!

Настасья Филипповна, тяжело ступая валенками, проходит вдоль занавесок в свою комнату к широкой деревянной кровати, на которой спит вместе с Зоей.

— Вставай, слышишь?

Из-под ватного одеяла опять всхлип:

— Боли-и-ит… гор-ло…

Заскрипела кровать — это на нее села Настасья Филипповна, и уже ласковым голосом:

— Вставай, дочка. Тебе еще нужно ленточки погладить. Я утюг нагрела. А горло у тебя каждый раз, как в школу.

— Мамочка, сегодня школы, может, не будет? — уже отчетливо говорит Зоя. Она вылезла из-под одеяла и, охватив руками повязанную платком голову матери, трется носом об ее щеку.

— Ну, вставай, вставай, — ворчит Настасья Филипповна. — На вот платье, чулочки. Вставай.

И опять скрипят половицы. Настасья Филипповна идет на кухню. Останавливается у занавесок, прислушивается. В прорехе появляется ее круглая голова в платке.

— Коля, спишь?

— Да, да, Настасья Филипповна, спасибо. Я не сплю.

Николай лежит на спине с открытыми глазами и смотрит в окно. Густо-синие стекла затекли снизу толстыми буграми льда и поблескивают голубыми и желтыми искорками. «Опять холодина, — думает Николай. — Ну, хватит!» Рывком он садится на койке, сбрасывает пропитанное теплом одеяло.

Холодно в остывшем за ночь доме. Николай пробует сжать кулаки. Руки слабы и вялы.

Вдруг зашевелились занавески и показалась голова Зои.

— Коля, а я уже встала.

— А чего ты заглядываешь, не спросясь? Брысь!

Зоя хихикнула. Занавески сомкнулись.

Уже три месяца, как Николай живет в этом доме. Когда он приехал на стройку, в общежитии не оказалось свободных мест, пришлось снять угол. Договаривался Николай с хозяйкой, с Настасьей Филипповной, — полной, круглолицей сорокалетней женщиной. Держалась она во время разговора с достоинством, даже гордо и мягкой рукой неторопливо поглаживала по белокурой головке маленькую девочку — дочку свою, Зою. Крепко обхватив ноги матери, приоткрыв рот, Зоя смотрела на Николая голубыми в белесых ресницах глазами.

За спиной Настасьи Филипповны по-осеннему бело светились на окнах занавески, на табурете, занимая весь угол у окна, стоял фикус, а на желтых блестящих досках пола протянулась плетеная дорожка. «Хорошо будет, лучше, чем в общежитии», — решил Николай…

Дверь из сеней на крыльцо закрыта. Рукой без рукавицы Николай взялся за толстый крюк. Секунду не отнимал пальцы, потом медленно отодрал прилипшую к железу кожу — мороз был сильный. Скинул крюк. Цепляясь за бугры снега на крыльце, туго, со скрипом открылась дверь.

Фонари на улице окружены морозным сиянием. Вверх и вниз от них тянутся призрачные столбы света. В сугробах затонули дома. Над крышами подымаются дымки. По-утреннему неуютно светятся замерзшие окна. Из теплого нутра домов на мороз выбираются люди.

Николай быстро идет серединой улицы. К каблукам прилипают и отскакивают подковки снега.

Автобусная остановка. Между двумя сугробами молча топчутся съежившиеся от холода люди. Белым туманом вылетает дыхание и тут же растворяется в темном, сухом от мороза воздухе.

Медленно тянутся минуты. Николай трет рукавицей нос и щеки.

Но вот, припадая брюхом к размолотому колесами снегу, подкатил перегруженный автобус. Народ бросился к разбитой двери. Николай втиснул ногу и одной рукой крепко ухватился за поручень. Накренившись, автобус тяжело тронулся с места. Рядом с Николаем повисла молодая женщина. Николай перехватил поудобнее руку и, дыша в покрывающейся белым налетом платок женщины, правой рукой поддержал ее за спину.

— Спасибочко, — улыбнулась пассажирка.

Николай повеселел и сильнее, чем нужно, стал вжимать женщину в дверь.

— Ты меня не очень-то от двери толкай, — все так же улыбаясь скошенным глазом, сказала женщина и, работая локтями, с трудом повернулась лицом к Николаю. — Мне вылазить сейчас.

Потрескивая промерзшим кузовом, автобус то быстро скатывался под гору — тогда в щелях двери пел ветер, а колесо забрасывало на ступеньку снег, — то медленно полз вверх, приостанавливался и трещал шестернями, будто переводил дыхание. Прижатые друг к другу пассажиры густо дышали паром. Шершавая изморозь оседала на стекла окон, пуговицами вырастала на шурупах обшивки. Под тусклыми лампочками поблескивали замасленные шапки и спины.

Раскрасневшееся лицо женщины с блестящими глазами, с запекшейся трещинкой на губе вплотную придвинулось к Николаю. При толчках стоящий на ступеньку ниже Николай губами касался ее лба. Ему было весело. Женщина тоже улыбалась и делала вид, что хочет отодвинуть лицо, отчего сильнее прижималась к Николаю грудью. Народ в автобусе негромко переругивался, смеялся.