Холмы, освещенные солнцем

Небо постепенно бледнеет. В белесом сумраке плоскими заслонками проступают очертания гор, яснее вырисовываются переплетения высотных мачт подстанции, а за ними на застывшую реку спускается строящееся здание ГЭС с чуть заметными зубцами башенных кранов. Над бетонным заводом, над строениями подымается серый морозный пар.

По узкой тропинке Николай пересек свалку железного лома и подошел к воротам электромонтажных мастерских. Здесь назначен сегодня сбор бригады. В левой створке ворот — маленькая дверь. Она то и дело открывается под ударами входящих с улицы рабочих и, оттянутая пружиной, захлопывается, сотрясая неплотно прикрытые тяжелые ворота.

Пригнув голову, Николай вошел в помещение мастерских. Высокий закопченный цех тускло освещен подвешенными у самого потолка лампами. Справа, у больших, в рост человека, фарфоровых изоляторов, курят несколько рабочих из бригады Николая. При затяжках вспыхивают зажатые в ладонях огоньки. Николай поздоровался, пожал протянувшиеся руки и присел на пожарный ящик с песком.

Очередной раз дрогнули створки ворот, дверь отскочила, и, нагнувшись, будто действительно он мог головой задеть притолоку, в цех вошел коренастый, толстощекий, с ячменем под глазом парень лет семнадцати — Васька. Руки торчком в стороны (ватник мешает ему прижимать руки к бокам), вразвалочку подошел к рабочим и, важно насупившись, двумя руками каждому пожал руку.

— Ну, здорово, — солидным баском сказал Васька. — Как жизнь? Я это вчера опять заложил… — И Васька начал рассказывать о своих похождениях — подробно, с любимыми присказками, вроде «во», «здорово».

Хитрым глазом Васька то и дело взглядывает на Ивана: слушает ли тот его? Прислонившись плечом к изолятору, Иван стоит в своей обычной позе, спрятав подбородок за отворот расстегнутого на одну пуговицу ватника. Широко раскрытыми, невидящими глазами он смотрит на валяющийся у ног сломанный гаечный ключ: задумался.

В противоположность Василию, Иван скуп на слово. Скажет что-нибудь смешное — кругом все довольны, смеются, а он, не меняя серьезного выражения лица, продолжает работать, только глаза улыбаются. Обычно сдержанный, Иван свирепел только от чьей-нибудь подлости. Его широкое скуластое лицо белело, белыми становились и круглые раздувшиеся ноздри вздернутого короткого и тупого носа; обтягиваясь кожей, заострялись скулы, а глаза щурились с такой ненавистью, что Николаю казалось — вот с таким лицом ходят люди в атаку.

Рабочие уважали Ивана и в отсутствие бригадира молчаливо признавали за старшего.

Монтажники еще перекуривали, а в цеху уже началась работа: взвизгивал сверлильный станок, ухали механические ножницы, под стропилами громыхнул, сдвинувшись с места, кран и потащил в глубь цеха тяжелую болванку.

Иван откачнулся от изолятора, передернул плечами.

— Кончай, Васька, травить, — не то предлагая, не то приказывая, сказал он. И, обращаясь ко всем, добавил: — Пошли крепления снимать, а то Антоныч (Антонычем звали бригадира) не скоро машину пригонит.

Иван оглядел лица рабочих, за тесемки натянул шапку еще ниже на глаза, не дожидаясь ответа, пошел к воротам. За ним цепочкой двинулись рабочие.

На улице все так же холодно, серо и уныло. Земля, платформа, ящики, свитая жгутами крепежная проволока покрыты нетронутым, подсохшим на морозе снегом. Оставляя в снегу глубокие следы, Иван подошел вплотную к платформе с электрооборудованием. Остановился. Подождал, когда подтянутся остальные. Рабочие собрались поодаль от него, поеживаясь глядели на скрепленные проволокой громоздкие ящики.

— Стоять будем? — не оборачиваясь, спросил Иван. — Или, может, проволоку будем рубить?

Рабочие пододвинулись к платформе.

— Давай-давай.

— Руби.

— А мы посмотрим.

Иван сильно рванул проволоку. С нее ссыпался снег.

— Ты что, думаешь на балалайке играть?

— Сыграй «Вдоль по матушке…».

— По матушке и без балалайки можно, — залезая на платформу, ответил Иван.

В ответ засмеялись. Николай поднял торчащий из снега обрубок арматуры и тоже полез на платформу. Он бил по проволоке в том месте, где она, согнувшись, прижималась к окованному краю платформы.

От ударов болванкой проволока плющилась, отскакивали струпья ржавчины, блестел свежий металл… После нескольких ударов разрубленная проволока, свиваясь и звякая, отлетала к ящикам.

Когда закончили рубить крепления, подошли два ЗИЛа. Машины развернулись и, приминая жесткий снег, придвинулись к платформе. На подножке одной из них, держась за открытую дверцу, стоял Антоныч.

— Здорово, хлопцы, — поприветствовал рабочих Антоныч. Он быстро влез в кузов, прошел на платформу. — Диспетчера обвел. Две машины дали. Теперь быстро перевезем. — Взялся за ящик, попробовал сдвинуть. — Давай, Иван, начинайте.

Голос у Антоныча осипший, грубый и лицо грубое: на щеках глубокие складки щетинистой, продубленной ветром кожи, а во рту блестят крупные и тяжелые искусственные зубы — свои ему выбило еще в молодости свалившимся с лесов ломом.