Холмы России

- А зачем это? - насторожила Кирьяна настойчивость Анфисы.

- Так как же? Кто у нее? Одна я. Беспокоюсь. Да и чужому-то не сказала бы, что знаю.

- Веришь, что не чужой?

- Верю, что не обманешь.

- Так говори, не бойся.

- Правда, значит?.. Сокол ты ясный,- с растроганностью сказала Анфиса.Все я тебе сейчас скажу.

Только сядь ты на мое место, а я на твое. Глядеть я в эту даль не могу.

Они пересели. Теперь перед Кирьяиом простор займища в зеленой отаве с хрустальным, как на грани, отливом вдали.

- Как гляну я в эту даль, так и чудится - Феня там,- заговорила Анфиса.- Идет куда-то она, не оглянется: с обидами на все или задумалась, что и забыла оглянуться, проститься да сказать: "Тетя, милая, спасибо тебе. Выходила ты меня, вынянчила",

"Не надо мне твоего спасибо. Будь ты счастлива".

А не оглянулась, заспешила. Туча с неба нашла и грозою сверкнула.

"Стой! Спрячься!"

А спрятаться и некуда; поле вокруг чистое.

"Не эта гроза страшна мне, тетя".

"А какая гроза еще есть?"

"Митькина..."

"Так иадсмейся над ним... Надсмеися! Знаешь ведь про него что-то. Сама говорила, что знаешь что-то про него".

Кирьян перебил ее.

- Что знает?

- Если любит, скажет тебе...

Кирьян не дослушал Анфису: и так вес понял. Прорвался с велосипедом через кусты.

Анфиса видела, как ветки, рассыпая листву, сомкнулись за ним.

Она рукой закрыла глаза, как бы опомнившись. Что будет теперь? Поднялась и медленно пошла по краю луга к селу, все больше задумываясь, что она наморочила, и вдруг, остановилась.

"Что я наделала!"-с испугом спохватилась Анфиса, когда подумала, что Феня, может, потому и молчала, боялась путать еще чью-то совесть, сама молчанием отводила от себя судьбу Митину, что так и надо было ей молчать.

Анфиса побежала по дороге: хотела остановить Кирьяпа... Поздно, не остановишь уже... Но вот глаза ее с дурманипкой улыбнулись.

Она поглядела в далекую сторону, где за проволокой ждал свою свободу Митя.

"Запутаю я тебя не такой проволочкой, погоди".

* * *

Кирьян поставил велосипед за своей пуней и сразу заспешил к Фене.

Подошел к ней не с улицы, где гомонил народ, а со двора - в калитку.

Двор в сухой, черной, занавоженной земле, с проросшей крапивой и малиной у дощатой огорожи, как и все хуторские дворы, похож на сторожевую крепость, и даже бойницы есть - окошки в стенах хлевов.

Феня доила корову под навесом. Сидела на скамеечке, согнувшись перед крутым животом коровы.

- Что ты?-завидев Кирьяна, удивилась и обрадовалась Феня, когда он подошел к ней и сел на старую колоду у стены.

- Додаивай. Потом скажу.

Руки Фени, открытые до локтей, легко и плавно скользили по соскам, которые она слегка тянула, сжимая их, и казалось, из кулаков ее вырывались упругие струи, шипевшие и взбурлявшне пену в ведре с молоком.

- Часа не дождался?-поглядывая на Кирьяна, с улыбкой укорила она его.

Он никогда не видел, как она доит. Это тяжелая работа - отдоить корову: ломит в спине, устают пальцы. И не всегда спокойна корова, особенно когда саднит мошка.

Может ударить ногой и по ведру с молоком, и в лицо хозяйке, которая вся там, у сосков, гнется. И нельзя спешить, злиться: животное за свое дневное трудное хождение па пастбище ждет ласку. Только за ласку отдает все, наполняя ведро и облегчаясь от своей ноши, и спокойно уходит в прохладный сумрак хлева к сену.

Хозяйка, которая зла и криклива в семье, перед коровой уважительно стихает. Иначе наплачешься потом: корова не даст всего молока, будет дика и недоверчива, даже злобна за боль и обиды. Про такую корову говорят:

сдурслая. Такой ее делают сами люди, забывая, что корова труженица, кормит и поит людей, наполняя кувшины и чаши их молоком.

Корова пила воду из корыта, сыто и довольно посапывая, прислушивалась к голосу хозяйки. И чувствовала ласку рук, отпускавших соски так вовремя, что молоко свободно и обильно струилось, с нежным щекотанием избавляя вымя от ноющей тяжести.

Отдоив корову, Феня побаловала ее: дала ей кусок хлеба с солью, который она взяла влажными губами из рук хозяйки, обдав ее теплом дыхания с запахом парного молока и свежего сока травы.

Феня проводила корову в хлев и, вернувшись к ведру с молоком,спросила Кирьяна:

- Ты что-то хотел сказать?

Кирьян очнулся, как от наваждения, которое нашло на пего, и от тишины двора, и от ровно прерывающегося шипенья молока, и от хозяйки, руки которой будто что-то перебирали неторопливо, а плечи и все тело плывуче покачивалось, неподвижны были лишь бедра в литой посадке.

- Делай свое дело,- сказал Кирьян: не хотелось прерывать это для обоих счастливое чувство. Так бы и могло быть, если бы они жили вместе в своем дворе со звоном вечерних забот и были бы, как сейчас, одни.

В сенях Феня стала процеживать молоко: лила его из подойника через ситечко над ведром, и от льющегося молока по лицу снегово волнился свет.

Кирьян подошел и обнял ее, поправил косынку и вдруг зарылся под нее губами в жниво волос.

- Что ты хотел сказать? - спросила она в эту минуту: тяготило ее недосказанное. Хотела скорее, хоть раз дома, окунуться в вечерок счастья, которое постерегут до зари крепко закрытые ворота и двери.