Холмы России

Никанор и Кирьян сели в тележку. Никита устроился впереди и, когда Стройков тронулся, хлестнул коня.

Девчата и парни, гулявшие за хутором на дороге, разбежались от крика Стройкова:

- Сторонись!.. Сторонись!

Он проскакал, а за ним прогрохотала тележка.

Что-то случилось?

Тележка тряслась и подпрыгивала.

- Потише, а то все внутренности оборке:-,- сказал Никите Никанор, крепко державшийся за гребенку тележки.

- Ничего. Смягчай на собственных пружинах.

- Хорошо у кого они есть, свои пружины, а то один мослы остались!

- На мослах еще лучше, Никапор Матвеевич: крепче сидеть будешь, пе сползешь... Куда 7:е едем?- спросил Никита.

- Кто ее знает? По делу куда-то.

Помолчав, Никита сказал:

- Сколько переполохов всяких на свете, и все от человека.

- Какой же примерно от нас с тобой переполох?

- Мы с тобой травка мелкая. Подняли - и едем. Спали бы сейчас.

Стройкоз поехал тише, остановился. Остановилась и тележка.

Впереди - береза. Бледнелась какая-то тень. Закачалась и метнулась куда-то. Но вот снова прокралась из темноты и притаилась.

Так в видениях ночных метались тени ветией на отсвечивающейся от звезд березе.

- Слезай!-дал команду Стройков.

Зажгли фонарь.

Трава, как кровь в темноте, чернела под березой.

Стройков сказал, что все вокруг березы раскопать надо: что-то должно быть тут.

- Или клад какой?- спросил Никита.

- Может, н клад, не знаю.

- А вдруг как Митя деньги тут свои припрятал?

- Какие еще деньги?- со злостью проговорил Стройков.

- Разговоры идут всякие, будто он деньги вовсе и не пропрш, а схоронил их для будущей жизни,- пояснил Никита.- Вот бы заранее знать, что здесь. Хитры и умны все, а на простенькое ни у кого догадки нет.

- Взял бы?- спросил Стройков с презрением в голосе.

- Разве не соблазн, Алексей Иванович?

- Этот соблазн знаешь как называется?

- Так ведь я же предполагаю, мечта вроде бы, и то не моя, а от слухов разных играет. А насчет соблазна - это уж всякий дрогнет перед деньгами-то. Всякий! А другого осудит - совесть свою показать. А попадись чужая рублевка под каблук-на следу не оставит. Тем более тысяча - с землей ее выскребет, с грязью.

- Помолчи!- остановил Никиту Стройков.

- Молчу, но дух замирает, ей-богу, Алексей Иванович.

Никанор с осторожностью стал вскапывать землю от ствола. А Никита разламывал пласты и растирал их в руках до корешков и мелких комочков.

- Вот жадность!- удивился Стройков.

- А как он все деньги в драгоценный камень - в бриллиантик обратил? Бумага-то преет. А камень сто лет пролежит, и все цена ему. Стараюсь, как бы между пальцев не капнул.

Лопата со скрежетом ткнулась во что-то.

Кирьян ближе к земле поднес фонарь. Стройков оттолкнул Никиту, который руками полез под лопату.

Никанор осторожно подрезал дернину и слегка отвернул ее.

Стройков ощупал в глубине теплую парную землю - стронул что-то тяжелое... Выдрал заплетенный корнями топор... Колун!.. Быстро пучком травы смел землю и ржавчину.

На лопасти топора клеймо, три буквы: "Ж. Ф. Г."- Жигарев Федор Григорьевич.

Так вот какая тут тайна хранилась!

Стройков тяжело поднялся, даже как-то качнулся, держа на ладонях перед собой колун.

- Значит, тут, сволочь, зарыл и сам сдох,- выругался Стройков.- Вырыто при свидетелях. Все видели? Все видели? Подпишетесь потом. Вот и все... Вот и все,- повторил он уже для себя, что дело окончено: убийца Федор Григорьевич Жигарев. В ожидании кары не выдержал и покончил с собой - так теперь можно было объяснить гибель его, смертную его обнимку с березой, которой и избавился от всех мук своих и от позора суда, оставил тут и улику на себя в предвидении этой спасительной для сына ночи.

Вот и пришел конец всем толкам, догадкам и слухам.

"Фене спасибо надо сказать",- подумал Стройков. Он еще раз оглядел страшный топор, клеймо на котором долго, с пристальностью словно бы озирал фонарь,- приблизился к лезвию, увидел зарубку и отшатнулся.

ГЛАВА III

В сентябре полили дожди. Хлестало и моросило с беспросветно хмурого неба. Залило огороды, где на грядах набухшие влагой кренились сахарно-белые кочаны капусты. Из леса, как из бочки, пахло квасным духом преющей листвы.

Неистова была глухая горечь осин в дождливую эту пору.

Угра замутилась, поднялась - вышла из берегов, затопила кусты и клади, которые тряслись в мятущейся воде.

Лодки оттащили на косогор, ближе к дворам, чтоб не унесло.

В один из этих дней Гордеевна зашла в баньку на своем задворье.

В сенях баньки с раскрытой дверью и маленьким оконцем Никанор подплетал старый норот: хотел сразу же, как сойдет разлив, поставить норот на сеже; может, и напрет рыба по мутной воде.

Гордеевна прикрыла дверь, и в баньке сразу потемнело, лишь смутно слезилось в дожде оконце, перед которым махал дочерна выспевший репейник.

- Слышал, отец, что бабы-то говорят?

Никанор ножом срезал сучок с лозового прута.

- По такой погоде бабам только и говорить. Делать нечего, да и сырость языки смазывает для п\ щего вращения.

Гордеевна терпеливо выждала, пока отшутится муж, и сказала со строгостью и тревогой:

- Говорят вот что: будто Кирька наш с Фенькой стреваются.