Холод

Это молчание вышних сфер обеспокоило его, и он всерьез начал подумывать о трезвой жизни, но тут на помощь подоспела удивительно свежая и в некотором смысле даже поэтическая доктрина алкоголизма. Она была чиста и прекрасна, как восставшее ото сна дитя, и Филиппов с готовностью пал к ее подножию, сложив развернутые уже знамена здравого смысла и социальной ответственности. Неожиданно для самого себя он вдруг сформулировал, что пьянство – это просто еще одна форма искренности. А кто, спрашивается, должен быть искренним прежде всего, если не художник?

– Ну, не знаю, не знаю, – пожала плечами Зинаида. – По-моему, художнику лучше быть прежде всего живым. А вы такими темпами угробите себя очень скоро.

– Насчет живым – это не факт, – возразил Филиппов, указывая бармену пальцем на свою пустую рюмку. – Ты в курсе, как хорошо покойники продаются? Майкл Джексон вот если сейчас вдруг помрет – знаешь, сколько бабла нашерстит. А живой он уже давно никому не нужен.

– Майкл Джексон – это понятно. У него пластинки, песни. А вам-то после смерти что продавать? Сценографию ваших спектаклей?

– У-у, какие слова знаем… Сценография… – Филиппов кивнул замешкавшемуся бармену. – Давай-давай, наливай, не стесняйся.

– Можете издеваться сколько хотите, только проблема налицо. В обморок в машине упали. А до этого – сами сказали, что в самолете. Два обморока за один день.

– В машине? Я?

– А кто – я, что ли?

Филиппов оторвал взгляд от заново наполненной рюмки и недоверчиво посмотрел на Зинаиду.

– Не ври.

– Я же еще «не ври». Двадцать минут в полном отрубе на заднем сиденье лежали, а теперь отпираетесь.

– Когда это я лежал?

– Да почти всю дорогу после переправы.

– Не ври.

– Хватит уже, надоело.

– Зина, ты мне не хами. Кто тебя воспитывал?

– А вас кто?

– Подожди секундочку.

Филиппов повернулся к бармену:

– Ты про «маннергеймовку» слышал?

– Да, финская водка такая.

– Дело не в том, что финская, а в том, как ее пить. Маршал Маннергейм требовал наполнения рюмки до самых краев. Можешь налить полную? Так, чтобы «с горкой» чуть-чуть. Правда, финны для этого и рюмку, и водку специально подмораживали. Поверхностное натяжение тогда сильней. Почти как у масла.

– Зачем подмораживать? У нас и так холодно, – пожал плечами бармен и осторожно долил в рюмку.

Филиппов склонился над ней, оценил, а затем кивнул.

– Нормально. Обязательно надо, чтобы водка над краями слегка… Таким бугорком… А теперь смотри, тетя Зина.

Он аккуратно взял рюмку со стойки и плавно понес ее к своему раскрытому уже рту. В какой-то момент водка над рюмочными краями угрожающе заколыхалась. Филиппов замер, пережидая это волнение. Потом решительно двинулся на рюмку подбородком и в один глоток проглотил ее содержимое.

– Поняла? А ты меня тут немощным выставляешь. Ни одной капли не пролил. Маршал Маннергейм, между прочим, офицеров себе так подбирал. У мужа спроси – он наверняка знает… Точно не хочешь? Замерзла ведь. Накати. А то у тебя вот здесь на шее уже гусиная кожа.

Он протянул руку, чтобы прикоснуться к ней, и Зинаида не успела отстраниться. То есть она отстранилась, но с опозданием. От этого возникла неловкость.

– Нет, я пойду. Меня дома ждут.

– Кто? Подруга твоего сына?

Зинаида от этих слов замерла как хомячок в клетке, если неожиданно постучать сверху по решетке пальцем.

– Ты так на меня смотришь, как будто это я убил Кенни.

– Кого?

– Если не знаешь, объяснять бесполезно. Я пошутить пытался. Кстати, если бы знала, легче бы нашла общий язык со своим сыном.

– Вам-то какое дело?

– Мне? – Филиппов пожал плечами, скроил гримасу волка из детского утренника и покачал головой. – Никакого. Просто к слову пришлось. Ты, правда, не знаешь, кто такой Кенни?

– Сказала же.

– Ладно, не сердись… Ты меня, между прочим, тоже обидела своим враньем про обморок. Я просто виду не подал. Железная выдержка. Долгие годы тренировок.

– Да не врала я вам.

– Слушай, не начинай. Скучно уже. Я всю дорогу помню от аэропорта до самой гостиницы.

– Помните? Хорошо. Тогда расскажите, что случилось на трассе.

– А ты хрюкнешь для меня?

Зинаида снова опешила.

– В каком смысле?

– В прямом. Как в самолете хрюкала, когда смеялась. Мне ужасно понравилось. Хрюкни, пожалуйста. Мне надо запомнить. Я своей актрисе потом покажу. Пусть она тоже так смеется. У нее в одном хорошем спектакле смех в начале второго акта не получается. А если будет хрюкать, как ты, то получится. Я на репетициях ей говорил – представь, что я сижу на уличном фонаре с голым задом. Так хорошо пару спектаклей смеялась… А потом перестала. Моя голая задница ее больше не веселит… Хрюкни, пожалуйста. Ну что тебе, трудно? У меня важная сцена провисает.

Зинаида секунду смотрела на Филиппова, потом отважно сморщила нос и хрюкнула.

– Не-ет, ну так нечестно, – разочарованно протянул он. – Ты всю органику потеряла. Так любой дурак сможет. В самолете у тебя совсем по-другому было. Обаятельно получалось. Такая добрая мультяшная свинка.

– Хотите, я могу хрюкнуть? – предложил бармен.

– Нет, спасибо. Мне женский звук нужен.

– А я могу и как женщина.

– Вот этого точно не надо. И вообще… Уже неинтересно.