Холод

Оказавшись в темном подъезде лучше всего не суетиться. Лучше всего замереть у самой входной двери и хорошенько прислушаться. Мало ли кто там окажется кроме вас. Особенно если вы на Крайнем Севере. Где нравы просты, а поступки стремительны и жестоки. И если подъезд уже два часа не отапливается. И в городе творится черт знает что. Самое правильное – тихонько сползти по стеночке на пол, скукожиться где-то в углу, ощупать подошву, чтобы удостовериться, что лопнула только она, и тихо перевести дух, радуясь тому, что ноги пока в порядке. И если из темноты к вам приблизится что-то большое, и вы совершенно не понимаете, что это может быть, вы просто чувствуете, как оно подошло и стоит в нескольких сантиметрах от вас и дышит – не надо пугаться. Не надо вскакивать, не стоит кричать. Изменить уже ничего невозможно, и самое лучшее будет протянуть вперед руку, нащупать что-то лохматое, теплое и на самом деле большое, потом подтянуть это к себе, уткнуться лицом в густую вонючую шерсть, прижаться всем телом к нему и попытаться хоть немного согреться. А пока это все происходит и вас еще время от времени пробивает судорожный озноб, не надо ни в коем случае думать о том, как эта молчаливая псина сумела войти в подъезд, минуя тамбур из трех дверей, расположенных лабиринтом и посаженных на такие пружины, что стоит чуть зазеваться, и любую собаку перешибет пополам. Особенно такую большую. Особенно такую теплую. Особенно такую послушную. Нужно не думать об этом, а просто сидеть, прижавшись к ней каждым квадратным сантиметром, каждым квадратным миллиметром, каждой миллисекундой вашего тела, которое теперь живет лишь во времени, ибо пространство исчезло. Надо впитывать эту псину в себя, поглощать ее, растворять без остатка, а если вас вдруг безмолвным ангелом осенит, что это не просто собака, вышедшая к вам из холода и темноты, не просто густая и жесткая шерсть, от которой несет мочой, одиночеством и заразой, а тот самый пес, та грустная тварь, что в прошлом году затихла в петле на высоте четырех метров над сценой, – если вы вдруг поймете, кто к вам пришел, то лучше всего зарыться лицом в этот теплый удушливый смрад, найти в нем подрагивающее ухо и наконец прошептать ни разу так и не сказанное: «Прости меня. Я больше не буду».

* * *

Шаги на лестнице пес услышал раньше Филиппова. Тому все еще казалось, что они в этом космосе абсолютно одни, а собака уже напряглась, внутренне отстранила его от себя, заскулила. Через пару секунд услышал и он. Сверху быстро спускалось несколько человек. Один из них был ребенок. Он что-то спросил высоким и странным в этой темноте голосом, но ему не ответили. Слишком заняты были ходьбой. Шаги в оленьих унтах раздавались как мягкое тум-тум. Как будто потревоженные антилопы передвигались в густой траве. Потом замелькало пятно света. Тот, кто шел впереди, нес фонарик. Молча они спустились по лестнице, молча прошли мимо Филиппова, который зажал псу морду рукой, молча вышли на улицу, и только ребенок, толстый в своих одеждах, как снеговик, успел протянуть руку в сторону извивающегося в объятиях Фили пса. В последнюю секунду перед тем как за ними гулко захлопнулась дверь, псина отчаянно дернулась и, цапнув мимоходом Филиппова за ногу, выскочила в тамбур.

Сердце у Фили бешено застучало. Ощущение было такое, как будто ему снова изменила вероломная Нина. Засопев, он в ярости вскочил на ноги и бросился к выходу. Ему хотелось немедленно догнать пса и наказать его за неверность – пинать, бить, рвать на клочки бессердечную тварь.

– Он в машине, – подсказал демон пустоты, галантно придержавший на крыльце тяжелую внешнюю дверь. – С этими уезжает.

Рядом с гаражом напротив подъезда стоял окутанный выхлопными газами «уазик». Мужик в громоздком пуховике грохотал металлическими запорами, закрывая дверь гаража. Включенные фары светили прямо в него, поэтому он не заметил, как Филя, пару раз опасно скользнув на крыльце, слетел вниз по лестнице, подбежал к машине, распахнул заднюю дверцу и нырнул внутрь.

В «уазике» было невероятно тесно, но он сумел захлопнуть за собой дверь. Навалившись на закутанного в шарфы и шали ребенка, он услышал, как тот что-то пискнул, затем вскрикнула женщина, сидевшая рядом, потом кто-то возмущенно сказал: «Тохто!», и уже в следующее мгновение за руль в клубах пара ввалился мужик в огромном пуховике. Почуяв неладное, он завертел головой, завозился, как потревоженный в берлоге медведь, и злобно уставился на притихшего Филю. Секунду в «уазике» стояла гнетущая тишина.

– За мной! – рявкнул демон пустоты, открывая дверь и выдергивая Филиппова из машины.

– Сюда нельзя! – зашипел тут же кто-то из темноты. – Вы с ума сошли? Нельзя посторонним!

– Нам можно, – буркнул демон и потянул Филю за руку. – Не отставай.

Рука его была так приятна на ощупь, так надежна и вселяла такую уверенность, что Филиппов, ни секунды не сомневаясь, ухватился за нее, как в детстве хватался за рукав маминого пальто на оживленной улице, или за плавник дельфина во сне.

– Вы куда? – шелестело у них за спиной. – Вернитесь немедленно!