Холод

Фрося сидела на кровати рядом с детьми. Младшая лежала неподвижно с закрытыми глазами, старший вертел головой и что-то бормотал в бреду. Егор согнулся в позе эмбриона и тяжело дышал. При тусклом свете лучины эта картина выглядела ещё более гнетущей. Мне стало страшно: рядом с Фросей сидела смерть и ждала своего часа. Смерть уже потирала свои костлявые руки, предвкушая, как заберёт ещё три жизни в довесок к тем десяткам, которые уже поглотила или ещё только поглотит на своём беспощадном пиршестве.

— Что сказал священник? — спросил я. — Их можно спасти?

Фрося поглядела на меня взором, полным тоски и боли, и покачала головой.

— Ты уверена?

— Сонная скверна, — проговорила Фрося слабым голосом. — От неё нет лекарств. Он так сказал. Он сказал, что умрут все, что это — кара Господня…

— Жаль, — вздохнул я.

— Но ты ведь выжил. — Фрося с недоумением посмотрела на меня. — Ты не заболел. Почему?

— У кого можно достать в поместье сыворотку? — продолжил я наш прерванный разговор, проигнорировав вопрос.

— Только никому, ладно?

— Обещаю.

— У Петра Васильевича, — девушка уткнула глаза в пол. — Он промышляет этим делом в городе. Скупает у сноходцев кристаллы и смолу. Он мне тоже предлагал, когда муж… заболел.

Вот этого я, прямо скажем, не ожидал. Вот и посредник нашёлся. Знание это могло оказаться полезным.

— Так ты решила, что делать? — спросил я

— Я не знаю, — Фрося и посмотрела на меня так, словно хотела получить правильный ответ.

— Я не могу за тебя решить, — помотал я отрицательно головой. — Не имею права. Ты должна выбрать сама.

Фрося долго сидела, не зная, что предпринять.

— Они не заслужили такой смерти, — тихо проговорила она, как бы размышляя сама с собой. — Епископ сказал, что это наказание за прегрешения наши, но я ему не верю. Мы не виноваты в том, что моры пришли сюда. Мы ничего плохого не сделали. За что этот жестокий Безликий Бог наказывает нас? Так не правильно. Так не должно быть. Епископ обманывает нас. Если я потеряю своих малюток… — Фрося всхлипнула и вытерла слезы, что катились по щекам. — Я не могу допустить, чтобы они умерли. Пётр Васильевич говорил, что шанс есть, не все превращаются, говорит, что церковь скрывает правду.

— Допустим, — согласился я, — Но меня волнует вот какой вопрос: ты в полной мере осознаёшь последствия? Возможно, тебе будет не по карману снабжать всех троих этой дрянью. Где ты возьмёшь столько денег? Возможно, твои дети умрут, не прожив и десяти лет, или даже не переживут сегодняшней ночи: я не знаю, как их организм отреагирует на смолу. Надо быть готовыми ко всему. Но даже если они выживут, церковь может узнать о том, что ты сделала, и тогда вас всех казнят. Ты понимаешь это? — чем больше я говорил, тем яснее понимал, сколь сомнительна затея, и будто бы сам пытался отговорить Фросю не делать этого. Даже пожалел уже, что предложил.

Фрося долго смотрела на меня, а потом кивнула:

— Понимаю. Я готова на всё, только бы продлить жизнь моих малюток.

Я задумался. Было сложно пойти на такой шаг. Я не мог полностью скинуть с себя моральную ответственность. Так или иначе, на меня ляжет части вины за те горести и беды, которые принесёт этой семье пепельная смола. С другой стороны, если не напою их сывороткой, буду чувствовать вину за то, что позволил умереть им, хоть мог дать шанс, пусть и мизерный, тем более, что мне это не стоило ничего.

— Я пойду, — Фрося поднялась с кровати.

Я схватил её за руку и посадил обратно.

— Погоди… Скоро здесь будет следственный отдел, — вспомнил я слова отца Феодосия. — Они начнут искать тех, кто принимает пепельную смолу. Да и потом: если твои дети внезапно выздоровеют, этот епископ сразу всё поймёт. Тогда какой смысл? Вас завтра же схватят и отправят на костёр.

— Тогда увези нас, — выпалила Фрося и бухнулась передо мной на колени.

Я вопросительно поглядел на неё.

— Увези нас, — повторила она. — У тебя дом в городе. Спрячь нас на время. Я буду тебе прислуживать. Или если хочешь, найду работу. Егор тоже пойдёт работать. Мы тебя не обременим. А не захочешь, чтобы мы жили у тебя, найдём другое жильё. Мне… — тут Фрося снова разревелась и продолжала говорить уже сквозь слёзы, — мне всё надоело. Я не могу так дальше жить, я — просто подстилка для господ. Я не хочу так больше. Если мои крохи погибнут, мне не зачем это всё больше терпеть.

— Ладно-ладно, спокойно, — я поднял Фросю, посадил на кровать и прижал к себе. В голове моей вертелась тысяча мыслей. Просьба поставила меня в тупик, и я не знал, что делать. Взять всех четверых с собой? Но куда? Да и помещик не обрадуется. Не то, чтобы мне не было плевать на него, но вдруг подаст в розыск? Всё-таки, люди эти — его собственность, а мне неприятности с законом совсем ни к чему.

— Но у меня нет дома, — возразил я. — Я всё придумал. У меня ничего тут нет: ни жилья, ни родни, да и денег — только пять рублей, которые я заработал в вашем селе. Мне некуда вас везти.

— Тогда кто ты? — проговорила она, всхлипывая.