Холодная

— Он не верит, что это его ребенок, — с горечью призналась Эмма.

Поколебавшись, герцог все же решился задать еще один вопрос.

— А чей это ребенок?

Эмма изумленно уставилась на герцога, открыв рот.

— И ты… ты тоже не веришь?

— Согласись, для этого есть кое-какие основания.

Эмма сникла и отвернулась.

— Хорошо, пусть он не верит. Ты за это наказываешь его?

Эмма не ответила.

— Очевидно, за это, — заключил герцог, хорошо зная кузину и ее манеру отвечать на вопросы. — И при этом ты еще жалуешься, что он не верит тебе! — герцог покачал головой. — Эмма, ты дура.

Она обожгла его еще одним сердитым взглядом. Герцог, не обратив на это никакого внимания, продолжал:

— Если тебе так важно, чтобы он верил тебе, то ты явно избрала не ту тактику. Флиртуя с кем попало направо и налево, уединяясь… Кстати, от кого, по его мнению, твой ребенок?

— От тебя, — мрачно ответила Эмма.

— От меня? — изумился Клермонт. — Что ж, я навещал тебя в Дербери, так что у него есть основания так думать. По его же вине, между прочим, — намекнул он на ту злую шутку, что сыграл с Эммой Теодор. Кузина давно уже рассказала герцогу всю эту историю.

— У него нет оснований, — отрезала Эмма. — Уж кому как не тебе знать, что это не может быть твой ребенок.

— Должен сказать, что одно время я был не прочь переспать с тобой, — с ухмылкой заправского повесы сказал Клермонт.

— Но этого не произошло, — холодно сказала Эмма. Потом вдруг призналась: — За четыре с половиной года я ни с кем не была… кроме как с Теодором.

— Вот как? — Клермонт сразу поверил ей. — Ты ему это говорила?

— Говорила.

— И он не верит?

Эмма усмехнулась.

— А еще, когда он спросил, чей это ребенок, я заявила ему, что твой.

Герцог закатил глаза.

— Очень мило.

Некоторое время они молча смотрели на темный сад.

— Если Юджиния вдруг услышит, что я ношу твоего ребенка… это сильно повредит тебе? Я слышала, что вы помирились, — тихо произнесла Эмма.

— Во-первых, ты носишь не моего ребенка, — напомнил герцог.

— Иногда я об этом даже сама забываю, — улыбнулась Эмма. Клермонт не ответил на ее улыбку.

— А во-вторых, она мне верит, как и я ей. Иначе, ты полагаешь, она позволила бы мне навещать тебя в Дербери?

— Верит…

— Доверие, Эмма, либо есть, либо нет. И если ты хочешь завоевать доверие своего мужа, то последнее, что тебе следует делать, — это проводить сезон в Лондоне и уединяться с кем попало. Тем более, со мной. Мы разговариваем уже минут двадцать. Вполне хватило бы на одно дело интимного характера. Давай вернемся в зал.

Эмма подала ему руку и, нацепив дежурную улыбку, позволила ему проводить себя в дом. В этот раз она специально отыскала Теодора в толпе. Он не стал приподнимать бокал, как сделал это в первый раз, просто скользнул по ней рассеянным взглядом и отвернулся.

«Еще два танца и пора возвращаться,» — решила она.

Как всегда, Теодор вежливо проводил Эмму до кареты и устроился рядом.

— Вам понравился бал, миледи? — с непроницаемым выражением лица спросил он.

— Да, понравился.

— А герцогу Клермонту понравилась новость, которую вы ему сообщили?

Эмма задохнулась от возмущения.

— Он рад за меня, — холодно сказала она. Потом решила использовать свой шанс и последовать совету герцога. — Но он также прекрасно знает, что это не его ребенок.

«А чей же?» — должен был спросить Теодор. Тогда Эмма ответила бы: «Твой.» Но он промолчал.

На следующее утро, когда Теодор сидел в клубе на Сент-Джеймс и читал газету, туда вошел герцог Клермонт. Оглядевшись, он направился прямо к барону Эшли.

Теодор размышлял о том, что короткие приличные свидания Эммы с поклонниками на балах ничего не значат. Она может всего лишь договориться встретиться позже, днем. Например, сейчас, когда он отсутствует. Теодор не желал устанавливать слежку за собственной женой, но понимал, что надо что-то изменить в своем отношении к ней. Надо измениться самому. Ему до смерти надоело быть посмешищем, с которым не считается собственная жена. Стоит ему сказать или сделать что-либо неаккуратное, нетактичное, как она тут же начинает ненавидеть и унижать его. Летом в нем снова возродилась надежда иметь нормальную семью, любящую… может, и не любящую, но терпеливую, понимающую, добрую жену. Или хотя бы просто понимающую. Очевидно, добродушие Эммы объяснялось облегчением после его розыгрыша. Стоило жизни войти в обычную колею, как Эмма снова стала Холодной Леди.

— Эшли, — холодно поздоровался герцог.

— Клермонт, — в тон ему ответил Теодор.

— Вы глупец, — тихо заявил герцог, понимая, что провоцирует дуэль. Но он был почти уверен, что барон не осмелится на это.

— Сообщите что-нибудь новое, — равнодушно ответил Теодор. — Например, что не будете уединяться с моей женой. Иначе придется слишком рано вставать.

Недвусмысленное предупреждение. Герцог был удивлен. Он сел рядом с Теодором, который снова уткнулся в газету.

— Это не мой ребенок, — сказал Клермонт.

Теодор пристально взглянул на герцога и кивнул, давая понять, что верит. Собственно, он уже давно в это верил.

— Эмма утверждает, что он ваш, Эшли.

— Это она просила поговорить со мной?