Холодная гавань

Вознесенная высоко над входом красиво светящаяся вывеска — «КОСТЕЛЛО» — зазывала посетителей в просторный старинный бар и ресторан, построенный на сваях, вокруг которых тихо плескались воды залива. Это было довольно приятное заведение, не без налета вульгарности, по мнению снобов, но по-своему сулящее романтические приключения. По крайней мере, никто там не скучал.

Постоянные посетители практически не обращали внимания на Фила Дрейка — все знали, парнишку взяли на летние месяцы, чтобы он присматривал за их автомобилями; здоровались с ним разве что официантки, приходя на работу, да еще грузноватый, с покатыми плечами юный Аарон, убиравший грязную посуду, иногда останавливался, чтобы перекинуться с ним парочкой слов в наступающих сумерках.

— Как дела, Фил?

— Да вроде ничего, Аарон. А ты как?

— Грех жаловаться. Стараюсь не совать нос, куда не надо.

— Это правильно.

Если можно было заурядную процедуру открывания и закрывания дверцы машины превратить в маленький спектакль, торжественный и куртуазный, то Фил каждый вечер старался изобрести что-нибудь этакое. После наступления темноты он выделывал разные трюки своим фонариком, но чаевых, во всяком случае поначалу, от этого, увы, не сильно прибавлялось; многие посетители вообще не давали ему на чай, и поутру он ехал домой с карманами, набитыми квотерами и десятицентовиками, которые и пересчитывать-то не стоило. И вот однажды он приехал в Хантингтон, в захудалую лавчонку, предлагавшую в основном обмундирование для армии и флота, и, переворошив кучу барахла, наконец нашел то, что искал: шоферскую фуражку из темно-серой саржи с козырьком из лакированной кожи, вроде куда более дорогостоящего головного убора Ральфа. Результат не замедлил сказаться. Фил, как деловой, надвигал фуражку низко на лоб, что сразу сказалось на чаевых. В конце второй недели он спрятал аккуратно сложенные купюры — пятерку и две десятки—в письмецо с изысканными словами благодарности, надписал на конверте адрес миссис Тэлмедж и бросил его в почтовый ящик с приятным чувством взрослого мужчины, понимающего толк в таких делах.

Конечно, мальчик на парковке не бог весть какая должность, но это была его первая официальная работа, и он относился к ней со всей серьезностью. Да и на его сестру, которую он теперь почти не видел, она явно производила впечатление.

— Мне кажется, это замечательно, что у тебя все так хорошо складывается, — сказала она ему как-то. — И не мне одной.

По части «планирования» у него проблем не возникало — выезд со стоянки никто не блокировал, скандалов, даже с подвыпившими гостями, не возникало, — однако бывали тревожные моменты.

Его во всех отношениях прекрасное и мудрое решение не думать о девчонках летело в тартарары по нескольку раз за вечер. В основном посетительницы вряд ли стоили его внимания, но вся штука в том, что в темное время суток, то есть большую часть его рабочего времени, явление хорошенькой девушки всякий раз застигало его врасплох. Машина въезжала в отведенный для нее коридор, зажигалась тусклая лампочка под потолком — и извольте видеть: красотка расчесывает волосы или освежает губную помаду. А вот она, развернувшись на пассажирском сиденье и старательно сведя вместе коленки, выбирается наружу, а он, Фил, подсвечивает ей фонариком, чтобы она не оступилась. Спутником красотки — вот он вылез из-за руля и огибает машину, дабы присоединиться к ней, — частенько оказывался солдат в летней униформе из накрахмаленной хлопчатобумажной ткани защитного цвета, но случались, как ни странно, и гражданские, причем некоторые из них едва ли старше самого Фила.

Подходя к ярко освещенным ступенькам «Костелло», девушки обнимали своих кавалеров за талию или брали под руку или не делали ни того ни другого — все эти тонкости, по мнению Фила, ровным счетом ничего не означали, — по автостоянке же они не столько шли, сколько скользили в своих светлых, медленно плывущих, покачивающихся из стороны в сторону платьях, как будто время для них не существовало. Иногда он следовал за парочкой, держась на почтительном расстоянии, пытаясь уловить, о чем говорят девушки; с помощью такой информации можно было бы составить их портреты, но чаще всего до него долетали лишь какие-то соблазнительные фрагменты.

— …но только по бокалу, а потом едем домой, хорошо?

— …а тебе не приходило в голову, что я уже устал от твоей Линды? Слушать, что Линде нравится и что не нравится… как Линда себя чувствует… что Линда думает про это и про то…

Как-то за полночь он провожал солдата с хорошенькой барышней в темноту парковки, и голос девушки звучал как сладкая песня. Она пыталась в чем-то уверить солдата, слова ее до поры до времени были неразличимы, а потом он расслышал:

— Ну кто тебе, Марвин, сказал, что ты не чуткий? Ты самый-самый чуткий.

В эту минуту Фил понял: ничего прекраснее этого он за все лето не услышит. Эти слова часами звучали в его голове, пока он бесцельно слонялся по автостоянке или глядел сквозь кольчатые звенья ограждения на склизкие сваи и черную, тихо плещущую воду.