Холодная гора

Эта воображаемая сцена возвращения домой вселяла надежду в его сердце, когда незадолго до полудня он подошел к дороге, ведущей в долину Блэка. Со своей стороны он сделал все, чтобы эта сцена осуществилась так, как он воображал, — он был усталый, но умытый и в чистой одежде. Накануне, понимая, что выглядит грубее, чем самый захудалый погонщик мулов, Инман остановился у ручья, чтобы вымыться и постирать одежду. Погода была слишком холодная для этого, но он соорудил костер из хвороста, а потом подбрасывал в него еще и еще сухих веток, пока огонь не поднялся почти до плеч. Он нагрел котелок воды почти до кипения, развернул кусок мыла, завернутый в оберточную бумагу, темный и скользкий от сала. Он лил воду на одежду, тер ее мылом, мял и хлестал о камни, а потом полоскал в ручье. Затем развесил одежду на ветках у костра и принялся за себя. Мыло было коричневое, с песком, оно содержало очень много щелочи, так что мыться им было почти все равно что сдирать с себя кожу. Инман нагрел еще котелок и мылся водой такой горячей, какую только мог вытерпеть, и тер себя мылом, пока кожа у него не побагровела. Затем он занялся лицом и головой. Он оброс новой бородой с тех пор, как брился в последний раз. Наверняка из него вышел бы скверный цирюльник, даже если бы у него были ножницы и зеркало. А не имея ничего, кроме ножа и отражения в заводи у берега ручья, вряд ли удастся ровно подстричься. Лучшее, что он мог сделать, — это нагреть как можно больше воды, намылить и прополоскать волосы, пригладить их пальцами и постараться уложить так, чтобы они не торчали.

Закончив мыться, Инман закутался в одеяла и сел у костра; так он и провел остаток дня, голый, но чистый. Он спал нагишом, завернувшись в одеяла, в то время как его одежда сушилась над костром. Ночью пошел было снег, но вскоре прекратился. Когда утром Инман оделся, его одежда по крайней мере пахла щелочным мылом, речной водой и дымом костра больше, чем потом.

Он шел к долине Блэка по тропам, не удосуживаясь искать дорогу, пока не оказался в паре поворотов от дома. Когда он приблизился к нему, из трубы шел дым, но не было видно никаких других признаков жизни. Тонкий слой снега лежал непримятым на дворе. Инман открыл ворота, прошел к двери и постучал. Никто не вышел, и он постучал снова. Он обошел дом, и там обнаружил следы мужских башмаков на снегу между домом и нужником. Задубевшая на морозе рубашка висела на веревке. Куры в курятнике захлопали крыльями и закудахтали, потом успокоились. Он прошел к задней двери и громко постучал. Через минуту окно на втором этаже открылось, из него высунулся черноволосый парень и спросил, какого черта ему понадобилось и зачем он поднял такой шум.

Инману удалось убедить парня подойти к двери и впустить его в дом. Они сидели у камина, и Инман слушал рассказ об убийстве. Парень поработал над историей в своем воображении и усовершенствовал ее настолько, что теперь она звучала как рассказ о сражении, в котором он сам храбро дрался, а Стоброд и Трендель были схвачены и убиты. И в этой версии последняя мелодия, которую играл Стоброд, была сочинена им самим, и сыграл он ее, понимая, что его смерть неминуема. Стоброд озаглавил ее «Прощание скрипача», это была самая печальная мелодия, которая когда-либо звучала на земле, и слезы текли из глаз всех присутствующих, даже у убийц. Но парень не был музыкантом, он не мог воспроизвести эту песню, не мог даже насвистеть ее, так что она, к несчастью, так и останется потерянной навсегда. Он бежал всю дорогу, чтобы рассказать эту историю женщинам, и они, оценив ее, настояли, чтобы он отдыхал и ел у них в доме столько дней, сколько ему потребуется, чтобы оправиться от горячки, которую он получил, скитаясь по этой горе. Горячка эта очень сильная и по некоторым внешним признакам может привести к смертельному исходу.

Инман задал парню несколько вопросов, но обнаружил, что тот не знал, кто такой Монро, и не мог сказать о компаньонке Ады ничего, что хоть как-то могло помочь понять, кто она такая, кроме того, что, кажется, она была дочерью скрипача. Парень объяснил ему направление, насколько мог точно, и Инману ничего не оставалось, как снова отправиться в путь.

Вот так и случилось, что он снова спал на голой земле. Мысли у него совсем спутались, они приходили и уходили, и он никак не мог с ними сладить. Инман боялся, что снова развалится на части не вовремя. Затем подумал: а когда это бывает вовремя? Инман не мог вспомнить ни одного случая. Он старался дышать глубоко и равномерно, предполагая, что если обретет власть над своим дыханием, то опосредованно ему удастся обрести власть и над мыслями, но он даже не мог сделать так, чтобы его грудь поднималась и опускалась по его приказу, так что его дыхание прерывалось, а мысли путались.