Холодная комната

Послав Соньку в задницу, Мишка лёг и уснул. Уснула и Сонька. А Юльке всё не спалось. Болела нога. Раньше она так не болела – может быть, потому, что никогда раньше Юльке не приходилось много часов подряд таскать вверх и вниз по лестнице двухметровые ящики, сбитые из невысушенных досок. Каждый ящик с крышкой весил побольше, чем сама Юлька. Сняв штаны и колготки, она взглянула снизу на бинт. Он был весь пропитан сукровицей и кровью. Эту проблему необходимо было решать как можно скорее. Собравшись с силами, Юлька встала, сменила бинт, и, спустившись вниз, хорошенько выстирала колготки, а потом села около санузла на упавший гроб, и, сгорбившись, зарыдала.

Не оттого вдруг хлынули слёзы, что разболелась нога. Юлька никогда от боли не плакала. Да, ей было тоскливо, но не тоскливее, чем обычно. К ней пришла мама. Мама смотрела на неё своими огромными, необъятно любящими глазами и также плакала. Значит, ей там было несладко. Она оттуда видела её, Юльку – с её скатившейся под откос судьбой, морщинками возле рта, пустыми глазами и выпирающими суставами. Она видела, как её топтали ногами, гнали с вокзалов, кололи через тупую иглу галоперидолом и называли помойной мразью. Так обращались с ней, с её дочкой, ради которой она жила целых двадцать лет и из-за которой жизнь её пресеклась. Юльке уже было тридцать два года. Она была вся больная. И у неё была только мама, которой не было.

А нога всё болела. Мама ушла. Пришёл врач. Пожилой, худой, с седыми усами. Он посмотрел на Юлькину ногу и раздражённо отвёл глаза.

– Нет уж, пусть лучше мне что-нибудь отрежут, чем ей! – послышалось где-то рядом. Странно – это был голос Соньки. А снег всё шёл за окном. Точнее, уже за дверью. В дверь постучали. Громко, решительно. Юлька вздрогнула, и, размазав по лицу слёзы, встала, чтобы открыть. На ней были только трусы с футболкой. Открыла. Остолбенела.

– Что ты здесь делаешь, Юля? – спросил Матвей.

Глава двенадцатая

Они шептались, сидя на перевёрнутом гробе. Матвей сказал, что продавец Игоря, сходив с ним, с Матвеем, в кафе, там проговорился, у кого Игорь берёт наждачку, и он, Матвей, пришёл скупить её всю. Юлька рассказала про туалет в Коломне, про Соньку с её подругами, про Лоховскую и про Мишку с его гробами.

– Вот это да! – произнёс Матвей, достав сигареты, – вот это встреча! Слушай, а почему ты плакала?

– Да нога разболелась после гробов. Пятнадцать часов вверх-вниз их таскала по этой лестнице! Они – мокрые, неподъёмные.

– Да, с ногой у тебя, конечно, беда какая-то.

Помолчали. Матвей закуривал.

– Как Маринка в больнице-то оказалась? – спросила Юлька, всосав через хлюпающий нос дым.

– У неё началась депрессия с осложнениями. Дали направление к психиатру. Тот порекомендовал госпитализацию.

– Ты к ней ездил?

– К ней не пускают. Но передачу отвёз.

У наружной двери было далеко не так жарко, как на втором этаже. Поглядев на Юльку, Матвей увидел, что губы у неё синие.

– Ты пошла бы, оделась!

– Свой полушубок мне дай. Под ним у тебя – два свитера.

Матвей дал. Полушубок, который был ему чуть повыше колен, Юльке оказался пониже. Она мгновенно согрелась в нём. Ей очень понравилось, как он пахнет. Но это не был запах Матвея. Это был запах овечьей шерсти.

– Так что, продаст мне Мишка наждачку? – спросил Матвей. Юлька разозлилась.

– Вот уж не знаю! Да и плевать мне на это. Правда, плевать! Ты лучше подумай, как нам быть дальше.

– Ладно, – сказал Матвей и стал думать. Через минуту спросил:

– Сколько, интересно, гробов влезает в машину?

– В машину? Тридцать четыре.

– А тридцать шесть нельзя всунуть?

– Думаю, можно. Только зачем?

– Их в морг возят?

– В морг. Он, кажется, где-то на Профсоюзной.

– А Генка – что, идиот?

– Вроде, нет. А что?

– Да, так. Ничего.

– Нет, говори! Что?

– Твою мать! Накладная выписывается на тридцать четыре гроба. В машину грузится тридцать шесть. Ну, или, например, сорок. Гаишники при проверке едва ли будут их пересчитывать, ты сама понимаешь! За тридцать четыре гроба директор морга платит Мишкиному начальнику, как обычно, по документам. За остальные – Мишке и Генке, но, разумеется, подешевле процентов на двадцать пять. Таким образом и ему получается хорошо, и им охренительно. А тебе – процент за идею.

– Так ты об этом думал всё это время? – оторопела Юлька. Матвей кивнул.

– Классная мысль, правда?

– Иди ты в жопу! – вскричала Юлька, поднявшись. Сняв с себя полушубок, она швырнула его Матвею, – ты просто тварь какая-то! Идиот, а не человек! Пошёл вон отсюда!

– Ладно, пойду.

Сказав так, Матвей погасил окурок и встал. Начал надевать полушубок. Юлька заплакала.

– Что ты плачешь, дура? – вспылил Матвей, – тебе в любом случае нужны деньги! Я их нашёл! Какие ко мне претензии?

– Никаких, – ответила Юлька, не прекращая реветь, – я просто устала. Матвей, я очень устала! Всю ночь таскала эти гробы. Извини, пожалуйста.

– Хорошо. Иди, отдыхай. Потом позвони мне. Завтра я, кстати, буду целый день дома. Менты просили завтра не выставляться. Сказали, мэр будет проезжать по Большой Семёновской.