Холодная мята

И все же «Окружение», если можно так сказать, — самое автобиографическое произведение Григора Тютюнника. Целые фрагменты повести прямо перекликаются с документальными воспоминаниями «Корни», в ней так или иначе прослеживается едва ли не все, что написано автором о детях войны. Разве что имя маленького героя повести вымышлено, да и годами он постарше — четырнадцать. Видимо, по прошествии времени Тютюннику и самому трудно было поверить в то, что столько может вынести маленький человек.

От села к селу, от хутора к хутору продвигался Харитон на запад. Однажды он попал к нашим радистам, прожил у них безбедно несколько дней, но после тяжелого прорыва фронта дороги разошлись… Вот, казалось бы, и нехитрая внешне сюжетная канва. Однако сколько за ней человеческих судеб, сколько всего, хорошего и плохого, открывается подростку, какие ассоциации всплывают из его крошечного, но уже безмерно отягощенного горестями жизненного опыта!

Вначале мир взрослых предстает перед Харитоном сплошным клубком загадок, которые, кажется, ему никогда не разгадать. Никак не поспевает его собственная жизнь за наукой старших: пошлют его украсть мыло у немцев и променять на еду или одежду, а его поймают и изобьют; подучат зайти в самый богатый дом и попросить поесть, а там не только не дадут ничего, но еще и обидят подозрениями…

Не успев еще толком сориентироваться в этой трудной взрослой жизни, он четко усвоил, что мир разделен на добро и зло: первое нужно искать, найдя же, — хранить как зеницу ока, второе само следует за тобой по пятам. И самое страшное в жизни — одиночество среди людей, когда видишь в их глазах лишь пустоту и безразличие. Такого окружения не выдержит и самое крепкое сердце.

Подростку суждено познать то, что должно бы прийти к нему намного позднее. Наплывами вспоминая довоенную жизнь, он многому удивлялся. Вот, например, к его отцу, умелому столяру и косарю, так тянулись односельчане, а в глазах его почему-то стояла печаль. Статная же и веселая мать открыто не уважала отца, и ее насмешки над ним резали даже детское ухо: «Фу! Живицей от тебя несет как от покойника, аж тошно. И потом… Фу!» И ребенок чувствовал недоброту матери, ее равнодушие, которое даже между близкими людьми могло возвести непреодолимую стену.

Перед Харитоном со временем открывается вся трагическая непоправимость подобных отношений; то же самое произошло с героем уже упомянутого рассказа «В сумерках». Его мать тоже больше всех любила себя, страшилась того, что увянет ее молодость и красота до того, как вернется муж с фронта, и она позволяла себе временные утехи с другим, «тыловиком». Однако измена не бывает временной. Тем более, когда она остро отзывается в сердце ребенка, где живет светлая память о сильной отцовской руке, надежно защищавшей сына. Восемнадцатилетняя разлука не вернула нежности к матери, хотя ему очень недоставало ее советов и ласки. Пусто в душе теперь уже взрослого сына. Не прорастает в пей так легко попранная материнским небрежением доброта. Казнится и будет казниться до конца своих дней и его мать…

«А стоило ли уж так драматизировать события, сгущать краски, описывая, конечно же, нетипичные моменты?» — перелистав рассказ, спросит сегодняшний молодой читатель. И мне послышится отзвук некоторых высказываний критики (честно говоря, автор этих строк в свое время почти полностью их разделял), вызванных появлением первой книги Григора Тютюнника «Завязь». И вправду, едва ли стоит говорить о типичности данной ситуации. Однако почему-то тут же вспоминается напечатанная лет через десять после «Сумерек» повесть Виктора Близнеца «Молчун». Сюжет повести — будто развернутый рассказ Тютюнника. Позднее сам писатель вновь возвращается к этой теме в рассказе «Устин и Оляна». А может быть, это все-таки нечто большее, чем просто случайное совпадение?..

Принадлежа к поколению детей войны, как было по сказать ему свое наболевшее слово о ровесниках, которые в морозные ночи засыпали с молитвой, обращенной к «волшебному» ситу: «Сито, сито! Ты святую муку сеешь… А где наш отец? Скажи мне правду… Святую правду…» («Сито, сито…»). Дети взваливали на свои худенькие плечи заботы о голодных малышах и больной матери («Перед грозой»), носили одежду, сшитую из плащ-палатки, радовались. как драгоценной обнове, «магазинным» галошам («Обновка»).