Холодная осень. Иван Бунин в эмиграции 1920-1953

Думаем только о том, что теперь там… Интересуемся только тем, что приходит оттуда.

Мария Самойловна встречала Буниных на Лионском вокзале. Наобнимавшись с Верой Николаевной, подставив для поцелуев холеную кисть с крупным, чистой воды бриллиантом Ивану Алексеевичу, она повела их к авто, которое стояло у вокзального подъезда. Извергнув из стального нутра струю ядовитого дыма, авто понесло их на рю де ла Фэзандри. В доме номер 118 находилась квартира Цетлиных, которую они занимали уже много лет и которая потрясла своим невиданным комфортом Веру Николаевну: двумя туалетными комнатами и тремя ванными! Буниным отвели небольшую комнату.

— Моя родина там, — говорила Мария Самойловна, изящным движением поднося к губам чашечку кофе, — где мне хорошо. Я не ностальгирую!

Иначе рассуждал Толстой, который в первый же вечер пришел к Буниным:

— Иван, скажу по чести, мне здесь противно! Живем материально неплохо, за весь свой век так не жил. Только вот деньги куда-то моментально исчезают, черт их знает! Я, на всякий случай, накупил себе белья, ботинок, три пиджачных костюма, смокинг, два пальто… Шляпы у меня тоже превосходные, на все сезоны. Но все равно не лежит душа к этой самой Европе.

Да и Наташа, — он кивнул на жену, сидевшую в уголке с Верой Николаевной, — все скучает по дому.

— Вот кончатся наши франки, — отозвалась Наташа, — и будем ходить голодными и оборванными. Вот увидишь!

Наташа писала стихи, талантливостью которых восхищался требовательный Бунин, и имела очаровательную внешность. Толстой был ее вторым мужем.

Этот разговор с Толстыми поверг Ивана Алексеевича в глубокие раздумья.

* * *

Четвертого апреля Вера Николаевна продолжила записи в дневник. Вот некоторые из них:

«Неделя в Париже. Понемногу прихожу в себя, хотя усталость еще дает себя чувствовать. Париж нравится… Устроены превосходно. Хозяева предупредительны, приятны и легки, и с физической стороны желать ничего не приходится, а с нравственной — тяжело. Нет почти никаких надежд на то, чтобы устроиться в Париже. Вероятно, придется возвращаться в Софию. За эту неделю я почти не видела Парижа, но зато видела много русских. Только прислуга напоминает, что мы не в России…

Толстые здесь, очень поправились. Живут отлично, хотя он все время на краю краха. Но они бодры, не унывают. Он пишет роман. Многое очень талантливо, но в нем «горе от ума». Хочется символа, значительности, а это все дело портит. Это все от лукавого. Все хочется — лучше всех, сильнее всех, первое место занять… Было чтение. Народу было много. Всем роман понравился. Успех очевидный…

Был Шполянский… Уверяет, что в Софию нам возвращаться не придется».

Роман А. Н. Толстого — «Хождение по мукам». Критические замечания в адрес его автора сделаны, можно не сомневаться, с голоса Ивана Алексеевича. Вообще, в дневниках Веры Николаевны многое навеяно высказываниями ее мужа. Не случайно в письмах Бунина, в его дневниках мы находим немало фраз, почти дословно повторенных Верой Николаевной. Но в этой «несамостоятельности» для нас много ценного, как ценно все, что относится к великому писателю.

5 апреля: «Фондаминский, Мария Самойловна и многие другие родились и учились в Москве…потом уехали в университет в Германию. Вернулись к 1905 году уже социал-революционерами, потом тюрьма, ссылка, эмиграция. Все видели, кроме слона, т. е. народа».

Седьмого апреля у Цетлин был день рождения. Накануне она проявила трогательную заботливость:

— Верочка! Посмотрите вот эти платья… Они почти новые. Может, вам что-то подойдет из них? Сиреневый цвет вам к лицу, право.

Сгорая от стыда, впервые в жизни она надевала на себя чужие платья. Не ради себя, ради хозяйки. Завтра у нее будет «весь русский Париж». Зачем же своей бедностью оскорблять изысканное собрание?

Беглецов перегоняли идеи. Князь Георгий Евгеньевич Львов созвал «конфиденциальное совещание». За большим обеденным столом, заставленным роскошными закусками и крепкими напитками, уселись Бунин, Толстой, Михаил Осипович Цетлин.

— Господа! — торжественно произнес князь. — Поздравляю — вы будете редакторами рождающегося на благо отечества издательства. Оно будет находиться в Берлине. Его капитал — восемь миллионов! Нет, нет! Благодарите не меня. Деньги — Михаила Осиповича. Поднимем тост за его здоровье!

Бунин не успел порадоваться, как пришла пора разочаровываться. В дело вмешались политические интриги.

Потирая носовым платком томпаковую лысину, князь Львов, пригласивший к себе для новой беседы Бунина, смущенно произнес:

— Иван Алексеевич, я чувствую себя крайне неловко. Но… издательское дело, кажется, вылетело в трубу. Цетлин отказался дать деньги. Между нами (он склонился к уху Бунина, хотя в комнате никого не было) — причина в графе Алексее Николаевиче. Большего я сказать не могу! И прошу — все между нами…