Холодная рука в моей руке

В воскресенье утром, проснувшись в отеле, я сразу заметил, что Урсула выглядит как-то иначе. Достаточно было взглянуть на нее даже со спины, чтобы это заметить. Сидя в постели, я буквально сверлил ее взглядом; она спала, отвернувшись от меня, и рот ее был слегка приоткрыт. Я не сразу понял, что́ так привлекло мое внимание: то были серебристые нити, сверкавшие в ее белокурых волосах, седина, которой я прежде не замечал; но сейчас свет был так ярок, что не заметить ее было невозможно. Утреннее солнце светило беспощадно, и, приглядевшись, я увидел не только отдельные серебристые волоски, но целые седые пряди. Это открытие повергло меня в печаль и тревогу. У Урсулы никогда не возникали проблемы со сном. Это была одна из ее многих, очень многих привлекательных черт. В то утро, когда я смотрел на нее – полагаю, довольно долгое время, – она крепко спала; однако внезапно, как это нередко бывает, не только проснулась, но и села в постели. Приложила ладони к щекам, словно увидев нечто ужасное, а может, почувствовав это внутри или вокруг себя. Глаза ее готовы были выскочить из орбит, более того, они выглядели непривычно, словно глаза чужого человека.

Я обнял ее за плечи и притянул к себе; но, обнимая ее, я не мог не замечать произошедших с ней перемен. Беспощадно яркий солнечный свет выявил все морщины, складки и обвислости на ее лице, прежде ускользавшие от моего внимания. Полагаю, подобный момент неизбежен в отношениях между мужчиной и женщиной и всегда проникнут горечью. Признаюсь, горечь, охватившая меня, была чрезвычайно сильна. Я испытывал пронзительную жалость к нам обоим, ко всем людям, живущим в этом мире; жалость эта заставила меня расплакаться, уткнувшись лицом Урсуле в волосы, которые, я знал, никогда уже не будут прежними, как не будет прежней и она сама.

Полагаю, в некоторых ситуациях не стоит стыдиться своих слез или же пытаться их осушить, особенно если находишься не в окружении посторонних людей; но в то утро слезы мало мне помогли. Напротив, в течение дня я замечал в Урсуле все новые печальные перемены: она не только постарела и подурнела, ее поведение и настроение тоже стали иными. Да, то была совсем не та женщина, которую я полюбил когда-то; рядом с ней я ощущал себя все более растерянным и неуверенным в себе. Признаюсь, мне немного надо, чтобы утратить уверенность в себе, хотя, как правило, я ухитряюсь скрывать это прискорбное обстоятельство – ко всеобщему удовольствию.

В довершение всего, вернувшись, мы обнаружили в доме полный разгром, о котором я уже рассказывал. Насколько я помню, вернулись мы поздно, после одиннадцати вечера; первое, что мы увидели, – взломанный замок на входной двери. Юные отморозки даже не удосужились проделать обычный трюк с кусочком пластика. Они просто-напросто вышибли замок. Разумеется, проникая в дом, мерзавцы всегда стремятся устроить там полный кавардак. Возможно, это их единственная цель, по крайней мере, подобное предположение напрашивается само собой. После того что они натворили во всех комнатах нашего с Урсулой дома, у них имелись все основания гордиться собой; их родители, учителя и, разумеется, сверстники тоже могли ими гордиться. Хулиганы остановили все часы – все без исключения (Урсула незамедлительно в этом удостоверилась); некоторые часы они расколотили на мелкие части, собрать которые не представлялось возможным; тогда-то в нашем саду и возникло первое кладбище часов. Ранним утром следующего дня я предал земле печальные останки. Эти ублюдки в нескольких местах оборвали электропроводку – задача, с которой не так легко справиться. До сих пор слышу – а иногда и вижу с поразительной отчетливостью, – как Урсула мечется по комнатам в полной темноте и каблучки ее громко стучат; обнаружив очередные изувеченные часы, она всякий раз жалобно вскрикивала. Сомневаюсь, что когда-нибудь сумею об этом забыть. Честно говоря, уверен, что буду помнить тот жуткий вечер до конца своих дней; тогда я впервые заподозрил, что с моим домом и семейной жизнью творится что-то неладное.

После этого случая неведомый тип, эксперт по часам, зачастил к нам, пытаясь хоть как-то восстановить урон. Я был не в состоянии возражать; однако, несмотря на столь частые визиты, мне ни разу не удалось его увидеть или хотя бы найти человека, который видел его собственными глазами и согласился в этом признаться.

Я опустился так низко, что попытался расспросить Уолли Уолтерса.

Как-то ярким солнечным днем я заметил его у автобусной остановки. Завидев Уолли, я поспешил ему навстречу. На нем были фиолетовые брюки и алая шелковая рубашка, расстегнутая чуть ли не до пупа, так что видна была гладкая безволосая грудь цвета арахисового масла. Я преградил ему путь.

– Уолли, – сказал я, хотя обычно избегал называть его по имени. – Помнишь, ты рассказывал мне о каком-то забавном чудаке?

Уолли задумчиво кивнул, явно рассчитывая произвести впечатление. По своему обыкновению, он пялил на меня глаза, словно хотел просверлить насквозь.

– О том типе, с головы до пят обвешанном часами, – продолжал я.