Холодная рука в моей руке

– Этот дом должен быть где-то здесь, – твердил Хилари. – Несомненно, на этой стороне.

– Надо признать, все так изменилось, что мы вряд ли найдем что-нибудь без сравнительных карт, – признал он некоторое время спустя. – Все эти новые особняки появились здесь лет десять-двенадцать назад, никак не раньше.

Надо сказать, особняки были выдержаны в самых разных стилях: от котсвольда до марокканского, от Эрнста Джорджа до Фрэнка Ллойда Райта. Некоторые владельцы, судя по всему, ценили уединение; однако, судя по открытой планировке большинства домов, хозяева их стремились к добрососедским отношениям. Несмотря на явные внешние различия, над домами веяла некая общая атмосфера, что даже усиливало общее гнетущее впечатление.

– Похоже, тот дом снесли, – вздохнул Хилари. – И на его месте выстроили новый. Чему тут удивляться, он ведь и тогда был почти развалиной.

К домам, стоявшим чуть в стороне, вела ухабистая дорога, скорее всего, не находившаяся в ведении местных властей. Она обеспечивала хозяевам определенную, хотя и ненадежную, свободу автомобильного передвижения.

Один из самых больших особняков был выдержан в голливудском стиле: это было безвкусное сооружение с ярко раскрашенной фаянсовой крышей и множеством металлических декоративных деталей, явно массового производства, но при этом чрезвычайно дорогих. К главному входу вела открытая лестница, выложенная красными плитками. Дом окружала стена, выкрашенная белой краской. Друзья, остановившись, уставились на литые железные ворота, которые сразу пробудили у Хилари воспоминания.

– Этот дом – словно карикатура на тот, о котором я рассказывал, – заметил Хилари. – Намного больше, чем тот, и намного претенциознее. Но все же…

Все окна дома были закрыты ставнями, нигде не видно ни одной живой души. В соседних домах тоже царила тишина, на дороге – ни машин, ни пешеходов. Хилари и Колкатт продолжали смотреть сквозь прутья ворот, затейливых, но банальных.

Из-за угла дома, слева, появился в полном молчании огромный облезлый желтый пес. Тишина стояла такая, что они слышали, как когти на огромных лапах собаки стучат по каменным плиткам двора.

Хилари не проронил ни слова до тех пор, пока собака, прежде двигавшаяся в сторону ворот, не повернулась и, демонстрируя полное равнодушие к незнакомым людям, не растянулась на правом боку.

Лишь тогда Хилари выдавил:

– Пугало, это тот же самый пес.

Надо сказать, близкие друзья иногда называли Колкатта Пугалом; прозвище возникло вследствие некоего эпизода, имевшего место на заре его военной карьеры.

Колкатт ответил не сразу.

– Вздор, Хилари, – наконец произнес он. – Собаки не живут по двадцать лет.

Однако в голосе его не звучало ни малейшей уверенности.

– Этот пес прожил.

Собака разразилась лаем, переходящим порой в устрашающее рычание; при этом она, как и в первый раз, не делала никаких попыток подбежать к воротам и добраться до чужаков. Если тот факт, что собака, судя по всему, несколько минут назад не заметила стоявших у ворот людей, можно было отнести на счет ее старческой расслабленности, нынешний ее лай отнюдь не свидетельствовал о немощи, напротив, в нем звучала неукротимая, яростная агрессия. То, что собака при этом не двигалась, тоже никак нельзя было счесть признаком бессилия; у нее явно имелись на то свои важные причины. Тщательно выбрав себе место, пес застыл на нем бесформенным желтым изваянием, подобный китайскому демону.

– Именно так он вел себя и прежде, – крикнул Хилари, перекрывая лай. – Замер на месте и не двигался.

– Его вряд ли можно назвать замершим, – крикнул в ответ Колкатт.

Собака явно внушала ему отвращение; тем не менее от его внимания не ускользнуло, что Хилари, бледный как смерть, судорожно цепляется за прутья ворот. Наконец Колкатт, оторвав взгляд от собаки, посмотрел в сторону дома.

– В верхнем окне торчит какая-то девка, – крикнул он. – Пожалуй, нам пора сматываться.

Прежде чем Хилари успел ответить, что, учитывая оглушительный собачий лай, было довольно затруднительно, события приняли новый поворот. Стеклянная входная дверь распахнулась, и из дома вышла женщина.

Возможно, она хотела успокоить собаку и принести свои извинения, возможно, напротив, поддержать собачью агрессию по отношению к чужакам: для Хилари это не имело абсолютно никакого значения. Женщина была примерно такого же возраста, что и он сам, и он прекрасно знал, кто она такая. Перед ним была взрослая Мэри Росситер, двадцать лет назад до смерти искусанная собакой. Возможно, та собака была бешеной, возможно, ее застрелили; несомненно, то была совершенно необычная собака, и именно она лаяла сейчас во дворе.

Хилари был близок к тому, чтобы потерять сознание, однако устоял на ногах.

– Идем отсюда прочь, если ты не возражаешь, – бросил он.

Оторвав взгляд от женщины, он, не дожидаясь, пока Колкатт последует за ним, поспешно двинулся прочь. И вновь все произошло в точности так, как в прошлый раз: двадцать лет спустя Хилари повел себя, как маленький мальчик.