Холодная война против России

Летом 1977 года в МИД возникло дело о предательстве Александра Огородника, занимавшего довольно крупный пост в Управлении по планированию внешнеполитических мероприятий. Он работал раньше в советском посольстве в Колумбии, где от безделья стал увлекаться хождением по злачным местам и там лакомился «клубничкой». Выслеженный спецслужбами, он стал легкой добычей вербовщиков из ЦРУ. Из страха перед крушением карьеры согласился сотрудничать с американцами и, приехав в Москву, начал активно снабжать их информацией, которую получал из кругов МИД, КГБ и Министерства обороны, черпая ее из телеграмм, поступавших в это управление МИД. Выполняя задание ЦРУ, он активно искал доступ в высшие эшелоны партийной власти. Пользуясь положением свободного мужчины, этот хлыщеватый, статный, разбитной Казанова стал обхаживать дочку одного из тогдашних секретарей ЦК КПСС. И надо же такому случиться, что в этот же дом довелось попасть и мне в связи с довольно редким обстоятельством: там «обмывалась» докторская степень одного соискателя, у которого я выступал официальным оппонентом. Я тогда и увидел этого Огородника, пришедшего с охапкой цветов и дорогими подарками. Но когда меня представили ему как «генерала КГБ», он стушевался, засуетился и быстро испарился, хотя пришел в расчете провести весь вечер. Я ни о чем не догадывался, но могу себе представить, как он перепугался.

Огородник был выявлен советской разведкой и контрразведкой без какого-либо моего участия, и я даже не знал о его аресте, когда однажды мне позвонили из семьи высокопоставленного партийного вельможи с просьбой срочно приехать для консультаций. Я приехал и узнал, что Огородник исчез неведомо куда, его разыскивает мама, в расстройстве «невеста» — дочка и т. д. и т. п. Я почувствовал запах чего-то очень неприятного, попросил не предпринимать никаких действий до моего совета.

Приехав на объект ПГУ, я срочно попросил О. Калугина зайти ко мне в кабинет (мы были равными по служебному положению и званию, но я старше на несколько лет). Действуя строго по солдатской этике, я сообщил все известные мне сведения об Огороднике О. Калугину, ибо дело было непосредственно в его компетенции. Он доверительно сказал, что Огородник — американский шпион и уже ведется следствие, что принесенные мной сведения исключительно важны, ибо речь шла о метастазах шпионской сети в высших эшелонах власти. Я тогда еще не знал, что в момент ареста Огородник воспользовался ядом, переданным ему американцами, и покончил жизнь самоубийством, унеся с собой многие секреты. Я позвонил по телефону пострадавшей семье, посоветовал то, что мне рекомендовал Калугин, и думать забыл про это происшествие.

Каково же было мое удивление, когда через пару дней раздался звонок прямого телефона от начальника разведки (эти телефоны звали в других местах «матюгальниками»), потребовавшего немедленно зайти к нему. В кабинете он сказал: только что звонил Андропов и выразил возмущение тем, что работники разведки, как выясняется, состоят в близком знакомстве с иностранными шпионами, и прямо назвал меня как такого растяпу. У меня аж перехватило в горле от возмущения. «Неужели Калугин вам не доложил о моем разговоре с ним, я ведь сам обо всем давно рассказал ему как должностному лицу, занимающемуся всеми случаями иностранного шпионажа?» — «Нет, — ответил шеф, — он ничего не сказал мне, а пошел сразу к Г. Ф. Григоренко в контрразведку, и они постарались бросить тень на Первое главное управление. Иди и объясняйся с Андроповым!» Я позвонил председателю КГБ, написал по его просьбе подробную докладную обо всем происшедшем, а потом имел неприятное объяснение с Калугиным, сказал, что считаю его поведение непорядочным. Шел 1977 год. Как было далеко до того времени, когда личные неприязненные отношения начнут прикрываться фиговыми листками политических расхождений!

Было ясно, что, пока Крючков остается начальником разведки, Калугину придется искать другое место работы. О политических взглядах Калугина в то время было известно, что они куда ортодоксальнее, чем у большинства генералов разведки. В ПГУ широко комментировался конфликт, разгоревшийся в управлении «К» между Калугиным и секретарем парткома этого же управления полковником Николаем Ивановичем Штыковым. Штыков позволил себе в присутствии Калугина неучтиво, иронически отозваться об известной «трилогии» Л. И. Брежнева, которую навязывали тогда в качестве материала для изучения в партийных организациях. Калугин не постеснялся публично отчитать своего секретаря парткома за политическую близорукость и недопонимание важности проблемы. Штыков рассказывал об этом не раз, даже в своих публичных выступлениях…

* * *