Холодная война против России

Политическое руководство оказалось неготовым к стремительному крушению социализма в странах Восточной Европы, хотя сигнал об этом дал сам Горбачев, поехавший в декабре 1988 года на сессию Генеральной Ассамблеи ООН и, как всегда, не удержавшийся от соблазна выдать новую «инициативу», заявив об отмене «доктрины Брежнева». Я уже говорил, что «доктрина Брежнева», если иметь в виду использование военной силы для поддержки социалистических порядков в странах Восточной Европы, была на деле отменена за восемь лет до этого, когда мы отказались поддерживать силовыми методами военное положение в Польше. И это не было исключением. В мае 1993 года в мексиканской газете «Соль де Мехико» появилось интервью с Раулем Кастро, который рассказал, что именно в 1980 году, во время его пребывания в Москве, он был приглашен на встречу с группой членов политбюро, которые жестко и открыто заявили ему, что Советский Союз не станет воевать за Кубу и что кубинцам впредь надо полагаться на собственные силы. Весь 1989 год был годом крушения социалистических режимов в Восточной Европе. Ни Горбачев, ни кто-либо другой не сделали никакой попытки скоординировать свои усилия на согласованной программе перестройки. Клич был один: «Спасайся, кто как может!» Не спасся, как известно, никто.

Государство разрушается

Пребывание в кабинете заместителя начальника разведки в «Ясенево» становилось невыносимо тягостным. Очевидная ненужность всяких наших усилий, бессилие при виде рушащихся позиций государства, особо острая боль от легко просматриваемой перспективы национального унижения, распада, лживость и пустопорожность бесчисленных выступлений так называемых членов руководства – все это угнетало. Поэтому я с радостью прочитал полученное мной через друзей письмо бывшего адъютанта генерала Омара Торрихоса – лейтенанта Хосе де Хесуса Мартинеса, который приглашал меня в Панаму от имени фонда Торрихоса. Правда, между строк легко прочитывалось, что командование Национальной гвардии в лице генерала Антонио Норьеги выражает заинтересованность во встречах со мной для двусторонних консультаций. Понимая, что для разведки в Панаме уже не остается особых интересов, я переговорил с представителями МИД, Министерства внешней торговли, Министерства рыбного хозяйства, руководителями Аэрофлота. У меня набрался объемистый пакет вопросов, практическое решение которых могло бы дать нашей стране прямую выгоду. В правительстве решили, что, располагая довольно солидными связями в Панаме, я сумею провести переговоры успешнее, чем действовавшие до того представители различных ведомств. Получив «добро», я отправился за океан.

Мой план был прост: договориться в принципе об установлении дипломатических отношений между СССР и Панамой или на худой конец открыть консульства, чтобы заработал нормальный постоянный канал межправительственных отношений. Далее предполагалось достичь соглашения о ремонте наших рыболовных судов в панамских мастерских, дабы не гонять их за тридевять земель в базы приписки. За ремонт наши рыбаки были готовы платить частью своего улова, надо было только оговорить наше право торговать рыбой.

Предстояло отрегулировать условия чартерных рейсов самолетов Аэрофлота, которые предназначались для смены экипажей рыболовецких судов. Задачи носили совершенно очевидный народнохозяйственный характер, и всякие домыслы о зловещих подрывных замыслах пусть останутся на совести их примитивных сочинителей.

* * *

Первым делом по прибытии в Панаму я посетил памятные для себя места, связанные с генералом Торрихосом. Сопровождаемый постоянно лейтенантом Хосе де Хесусом Мартинесом (Чучу), я побывал в городском доме покойного генерала, где был организован музей. Войдя в бывший кабинет Торрихоса, я остолбенел… спиной к нам стоял сам Торрихос, слегка склонившийся к огромной карте Панамы, занимавшей всю заднюю стену кабинета. Мне показалось, что он сейчас обернется и спросит, как бывало: «Привет! Как долетел, какие новости из Москвы?» Его фигура, его поза, его мундир, до боли знакомая шляпа с загнутыми полями… И молчание… Такого впечатления я никогда не испытывал при встречах с восковыми фигурами. Их выдают фальшивые лица. Здесь же лицо было в памяти моего сердца, все остальное – как в жизни.

В другой комнате мое внимание привлекла фотография похоронной процессии 4 августа 1981 года, когда Панама провожала в последний путь своего самого яркого национального героя. Я не мог оторвать глаз от центральной фигуры траурного шествия – кавалерийской лошади под седлом, к которому пристегнута генеральская сабля. На седле шляпа и фляга покойного. В стремена вставлены его сапоги, но только носками назад. Эта булгаковская деталь несла в себе такую глубокую жуткую мистику, что мурашки начали бегать по спине.