Холодная война. Свидетельство ее участника

У руководства Генерального штаба в лице его тогдашнего начальника Н. В. Огаркова, первого заместителя С. Ф. Ахромеева и начальника Главного оперативного управления В. И. Варенникова, как я знал, перспектива ввода советских войск в Афганистан не вызывала энтузиазма. Свои возражения против этого они, по понятным причинам, мотивировали не политическими, а профессиональными соображениями, подкрепленными американским опытом во Вьетнаме: нереальностью управиться в Афганистане теми силами, которые могли быть выделены без серьезного ослабления советских группировок войск в Европе и вдоль китайской границы, что в те годы исключалось. Однако их мнение в итоге было проигнорировано Устиновым. Как мне известно, и эксперты Международного отдела ЦК КПСС считали решение о вводе войск в Афганистан ошибочным и пытались довести свои суждения на этот счет до сведения высшего руководства, но безуспешно.

Насколько мне потом удалось реконструировать развитие событий, мучительные размышления «тройки» над проблемой – вводить или не вводить войска – продолжались в течение октября, ноября и первой декады декабря. 10 декабря 1979 года Устинов дал устное указание Генеральному штабу начать подготовку к десантированию воздушно-десантной дивизии и пяти дивизий военно-транспортной авиации, повысить готовность двух мотострелковых дивизий в Туркестанском военном округе и доукомплектовать до полного штата понтонно-мостовой полк без постановки перед ними конкретных задач.

Но окончательно политическое решение о вводе советских войск в Афганистан было принято во второй половине дня 12 декабря 1979 года узкой группой советских руководителей: Брежневым, Сусловым, Андроповым, Устиновым и Громыко (упоминавшийся в некоторых публикациях Косыгин, по моим данным, не присутствовал – он в эти дни был в больнице). Начальник Генштаба Огарков просидел часа два в соседней комнате, его мнением не поинтересовались. Выйдя из комнаты, где шло обсуждение, Устинов сказал ему: «Решение принято. Поехали в Генштаб отдавать команды». Об этом мне рассказывал сам Огарков.

Таким образом, роковое решение приняли даже не полным составом Политбюро ЦК КПСС, хотя затем задним числом было оформлено рукописное постановление Политбюро, на котором расписались почти все его члены. Однако подпись Косыгина на нем так и не появилась. Я думаю, это тоже сыграло свою роль в решении Брежнева отделаться от него при первом подходящем случае.

Решающее значение для формального одобрения Брежневым предложений Устинова, Андропова и Громыко о вводе войск в Афганистан имел, я уверен, тот факт, что оно было поддержано М. А. Сусловым. В этой связи хотел бы поделиться некоторыми воспоминаниями об этом «сером кардинале», как его часто называют. Его влияние на Брежнева определялось, думается, не только и не столько тем, что он сыграл важную роль в смене Хрущева Брежневым. Кое-кого из помогавших ему в этом деле Брежнев, наоборот, из-за опасений конкуренции постарался вскоре удалить из руководства. Суслова же он ценил как никогда не претендовавшего на первую роль, но полезного для него опытнейшего аппаратчика, разбирающегося к тому же в идеологических и международных делах.

Наблюдая за ними обоими с конца 1964 года до их смерти – Суслова в начале 1982 года, а Брежнева в конце того же года, – я видел, что, несмотря на возраставшее с течением времени влияние Андропова, Устинова и Громыко, Суслов все же оставался по-настоящему вторым человеком в партии, а тем самым и в государстве. Не случайно поэтому, что он оказался единственным человеком из не первых лиц и не участников Октябрьской революции, кто был похоронен в землю за Мавзолеем Ленина. Мне довелось быть свидетелем того, как решался этот вопрос. Первоначально было уже принято и оформлено решение о кремировании и захоронении урны с прахом Суслова в Кремлевской стене. Но в последний момент Брежнев предложил изменить решение. Он вспомнил, как в один из недавних праздников, когда члены Политбюро проходили из Кремля мимо могил за Мавзолеем, Суслов то ли всерьез, то ли в шутку сказал: «Вот тут есть еще местечко и для меня». «Давайте, – сказал Брежнев, – уважим пожелание Михаила Андреевича». Возражений не последовало.

На заседаниях Политбюро, когда их вел Брежнев, Суслов бывал немногословен, говорил всегда по делу, в отличие от других не занимался славословием Генсека, что в последние годы жизни Брежнева стало обязательным ритуалом. Свое несогласие по каким-то серьезным вопросам он, похоже, предпочитал обговаривать наедине с Брежневым.