Отсутствие конкретных мер по развитию отношений со странами социалистического лагеря Адула объяснял советским дипломатам продолжавшейся кампанией в защиту А. Гизенги. Едва ли не каждый день СМИ СССР и других социалистических стран сообщали об узнике Була-Бембы, плохих условиях, в которых он содержался, требовали допустить к нему адвокатов. Во время беседы с временным поверенным в делах СССР в Конго В. С. Силкиным 10 апреля Адула «выразил уверенность, что через некоторое время Гизенга снова понадобится стране, пытался уверять, что он не заинтересован в дискредитации Гизенги и что лично он сделает все возможное, чтобы с ним ничего не случилось. Он бы уже сейчас освободил Гизенгу, но, по его словам, есть решение правительства и парламента, а бороться против правительства и парламента он якобы не в состоянии». Затем Адула пожаловался на то, что «радиостанции Москвы, Праги и Каира распространяют якобы тенденциозную информацию о положении Гизенги, о состоянии его здоровья, нападают на него (Адулу) и его правительство, обвиняя их в намерении расправиться с Гизенгой. Сослался при этом на распространение слухов о том, что Гизенга якобы отравлен, а также на ложную информацию о его смерти. Подобные передачи, которые не соответствуют действительности, затрудняют, по его мнению, решение вопроса о Гизенге, препятствуют развитию добрых отношений и мешают ему (Адуле) проводить политику “неприсоединения”»[841]
.Стиль изложения беседы Силкиным не оставляли сомнений в его скептическом отношении к словам Адулы, которые были сущим лицемерием.
Вскоре премьер сделал ответный контрпропагандистский ход: правительство Конго пригласило двух иностранных журналистов посетить Гизенгу в местах заключения. Одним из них был заведующий отделением ТАСС в Леопольдвиле Г. Федяшин. 23 апреля «Правда» опубликовала его репортаж. Гизенга содержался на военной базе, окруженной естественными препятствиями: «По одну сторону дороги протекала река [Конго], по другую простиралось непроходимое болото». Узника надежно охраняли. Он содержался в одноэтажном доме, «у подъезда которого стояло несколько часовых», застекленная терраса «с внутренней стороны сплошь опутана колючей проволокой», «в вестибюле – кровать часового, покрытая москитной сеткой». Федяшин, видевший Гизенгу последний раз 20 января, заметил изменения в его внешности: «Его подбородок закрывала курчавая борода. Несмотря на темный цвет кожи, на лице проступала болезненная бледность, обращала на себя внимание худоба»[842]
.Описывая встречу с журналистами в мемуарах, Гизенга утверждал, что отвечал на их вопросы «с большой осторожностью»[843]
. По репортажу Федяшина этого не скажешь. Гизенга «твердо заявил»: «Никаких обвинений мне до сих пор не предъявлено. Моя парламентская неприкосновенность грубо нарушена. Меня в чем-то обвиняют, и я хотел бы ответить на эти обвинения перед органом, в который меня избрал мой народ. Я хочу одного – предстать перед парламентом и держать перед ним ответ, чтобы конголезское и международное общественное мнение само судило о том, виновен я или нет. Меня бросили на военно-стратегическую базу Болабемба [sic.]. Я считаю это незаконным и протестую против этого. Я требую, чтобы мне предъявили обвинения и разобрали их». Гизенга пожаловался на изоляцию от внешнего мира, назвал «обманом» отказ предоставить ему свидание со «старухой-матерью» и женой, которые специально приехали из Югославии, «где они были обеспечены», а теперь «остались без средств к существованию». «Эта волнующая поездка, – писал в заключение Федяшин, – и длившаяся больше часа беседа с Гизенгой решительно опровергли утверждения некоторых официальных представителей и реакционной печати о “законности” ареста Гизенги и о “гуманном” обращении с патриотом Конго»[844].Адула быстро обеспечил «законность» изоляции соперника. 7 мая парламент в отсутствие Гизенги после недолгих, но ожесточенных дебатов лишил его парламентской неприкосновенности 64 голосами против 22[845]
. Это решение задним числом узаконило арест Гизенги и открывало возможность организовать судебный процесс над ним.