Холодная зона

— Ну так а что делать с этим дополнительным? Разрабатывать новые ММС? Я и так вношу вклад, постоянно рацпредложения… Но мне было бы скучно без вот этих напряженных смен, без производства, когда от тебя зависят многие другие участки. Я не ученый по складу. Или допустим, руководить… я не в партии. Но допустим, можно вступить. Можно куда-то поехать на трудный участок, чтобы потом признали достойным руководства. Но я не хочу ни руководить, ни все эти телодвижения делать. Да и дети опять же — я Маринку с ними одну, что ли, брошу? Я рабочий, мне это нравится — зачем мне что-то еще? Кто-то, может, думает, что у меня скучная работа? Нет, не скучная.

— Я как раз это понимаю, — Ли вспомнила школьный цех, — да, это здорово. Когда все крутится, гремит, и на выходе — раз, и готовенький продукт. Когда чего-то не было — и вдруг это есть, потому что ты и твои товарищи это сделали.

— Вот именно! — подтвердил Дима.

— Ну-у, — Марина наклонила голову, — мы в профшколе изучали историю нашего дела… Так вот, в ХХ-м веке салверов вообще не считали за профессию, вообще унижали так, что представить невозможно. Собственно, и названия салверы не было.

— Но сейчас-то салверология — это самое почетное дело! Круче медицины, — возразила Ли.

— Ну круче, нет — не знаю. Врачи — это другое. Это как инженеры, как ученые: они сидят где-то в отдалении, смотрят на приборы, раскладывают пациента по клеточкам и собирают. Это наука, это сложнейший труд. А салверы — работают прямо с человеком, с конкретной личностью. Мы всегда рядом. Как мать с ребенком. С каждым, кому нужен уход и помощь — будь то инвалид, старый больной человек, ребенок с нарушениями развития. Если не ценить салверов — это значит ни во что не ставить беспомощных людей. Раньше таких, как мы, называли какими-то «медсестрами», то есть считали своего рода недоразвитыми врачами, или вообще — сиделками, как будто у нас есть возможность на работе много сидеть! Или нянечками, еще краше. Презирали, потому что эти «нянечки» выполняли «грязную работу», убирали дерьмо, понимаете ли. И в то же время считали эту работу исключительно простой, якобы ее может выполнить любая деревенская баба.

Это для меня непостижимо! Понимаете, работа дизайнера или переводчика — просто знающего два языка, как все мы — это неимоверно сложно, как они считали. А вот уход за больным человеком — делать нечего, это каждый может.

— Я и в самом деле не понимаю, — Ли покачала головой, — как можно не уважать такую работу? Как? Ведь это работа непосредственно с человеком. Сложнейшая. Здесь и психология, и менеджмент, и медицина, и всякие там методики реабилитационные…И со смертью имеешь дело, и простите, с выделениями всякими, с кровью. Наверное, только военных, да и то лишь тех, кто реально воюет, можно с этим сравнить.

— Да. Раньше салверы три года учились, а теперь четыре — еще и психиатрия нужна, и фармакология, и психотерапия, да мало ли что. А учеба знаешь какая у нас была — по восемь-десять часов в день, да еще дома зубрить… Теперь-то хорошие методики есть, а мы по старинке, — задумчиво вспоминала Марина.

— А я читал такую статью, что скоро салверология будет не нужна, так как благодаря успехам медицины исчезнут инвалиды, и молодость будет продлена до самой смерти…

Марина усмехнулась.

— Мы только обрадуемся, поверьте. И я уж найду чем заняться! Вон собачек буду дрессировать. Но только ведь и тогда будут несчастные случаи… словом, к сожалению, салверы пока нужны. Как и армия. Вы ведь не расстроитесь, если на всей земле наступит коммунизм, и армии будут не нужны?

— Да уж конечно, не расстроимся! — улыбнулся Бинх. Улыбнулась невольно и Ли — одна эта мысль вызывала прилив внутреннего счастья. Как было бы хорошо!

Если бы больше никогда, никогда не приходилось воевать…

— А я вот хочу пойти учиться дальше, — заметила Марина, — но не на руководителя, конечно. Я хотела бы специализироваться по психозам пожилого возраста, по деменции. Она сейчас редко встречается, в тех случаях, когда не удается с помощью микроагентов восстановить клетки…

— Лийка, ты лучше расскажи, как ты там была в армии, — попросил Дима, — ты ведь еще толком не рассказывала.

Ли пожала плечами. Многое рассказать было и нельзя.

Но кое-какие вещи — нужно обязательно.

Она поставила свой бокал на журнальный столик. Сцепила руки на колене.

— На границах, ребята, везде плохо. Везде. У нас многие служили именно на границах. И вот там, где я была, недалеко от Бреста — там очень крупный пограничный гарнизон, потому что те лезут все время. Постоянно. И это не отдельные диверсанты или разведчики, хотя и такое бывает, но редко. Это целые группы. Такое впечатление, что они все время прощупывают нашу оборону. Воздух тоже постоянно охранять надо. Но и по земле лезут. Минимум раз в два месяца — бои со стрельбой.

— Ой, и ты в них тоже… того? И стреляла? — спросила Марина со страхом.

— Приходилось, — буркнула Ли, — нет, бывают затишья, несколько месяцев никто не лезет. А потом как двинутся — такое ощущение, что уже война началась.

— Но какой в этом смысл? — удивился Дима, — зачем им это нужно-то?