Холоднее войны

– Мне очень горько это слышать, – сказал Том. – Правда, горько. И я надеюсь, что эти чувства со временем уйдут. Не думаю, что в случае с Полом все было так, как вы говорите. Он был способен на очень добрые поступки. И был достойным человеком. – Том с трудом выговаривал все эти пошлости, зная, что пытается успокоить женщину, которая давно переросла все это и которой не нужны фальшивые слова в утешение. Он решил зайти с другой стороны. – Видите ли… то, чем мы занимаемся… люди, с которыми нам приходится работать, задания, что мы обязаны выполнять… все это не проходит бесследно. Мы расплачиваемся за это. Невозможно остаться абсолютно чистым и незапятнанным. Вы понимаете? Иными словами, мы не можем не запятнать себя – близостью к миру политики, к миру государственных секретов. – Произнося это, Том понял, что в нем уже родился контраргумент. Пол Уоллингер сохранял достоинство и порядочность, только если это было в интересах Пола Уоллингера. Когда ему было выгодно проявить жестокость, он проявлял жестокость. – Как там говорил Ницше? Кто сражается с чудовищами, тому следует остерегаться, чтобы самому при этом не стать чудовищем…

– Да, – нетерпеливо перебила его Рэйчел и швырнула окурок в набежавшую волну. Как будто Том был студентом-первокурсником и пытался произвести на нее впечатление дешевой философией. Он смутился и попробовал совсем по-простому.

– Что я пытаюсь сказать… мы все – это клубок противоречий. И все делаем ошибки. И эти ошибки могут так затрахать тебе мозги, что ты папу с мамой перепутаешь. Но папа с мамой у тебя в голове и без того перепутаются и затрахают тебе мозг до смерти.

Она усмехнулась. Наконец-то. Было так приятно снова увидеть сияющую, излучающую очарование улыбку Рэйчел Уоллингер. Том тоже выкинул окурок в море, но в дом они не пошли – так и остались сидеть на веранде.

– Так какие ошибки совершили вы, Том? – спросила она и дотронулась до его руки, как будто хотела привлечь особое внимание. И если бы у Тома было хоть на унцию больше самомнения, хотя бы самая слабая уверенность в том, что Рэйчел не оскорбится, он бы обнял ее за талию, привлек к себе и поцеловал. Но поцеловать дочь Пола Уоллингера… такого Том даже не мог себе представить. Все равно что поцеловать Амелию Левен.

– Полно, – сказал он. – И все они засекречены, и я принес присягу о неразглашении. Придется вам подождать моих мемуаров.

Рэйчел снова улыбнулась и посмотрела на юг, туда, где тянулся огромный мост, соединяющий европейскую часть Стамбула с азиатской. Ночью его освещали тысячи голубых огней, и это зрелище Том любил особенно. Ему хотелось пригласить Рэйчел в ресторан где-нибудь в Ортакёй или Мода, заказать устриц и шабли и говорить с ней часами. Он не чувствовал такого по отношению к женщине уже много лет.

– Насколько хорошо вы знаете Амелию? – вдруг поинтересовалась Рэйчел.

В ее вопросе Тому послышалось нечто вроде предупреждения – возможно, намек о том, что она знает о взаимоотношениях отца и Амелии. Он решил ответить шуткой:

– Уже настолько, что, если у нее в зубах застрянет шпинат, я скажу ей об этом не колеблясь.

На сей раз Рэйчел не улыбнулась. Она по-прежнему смотрела на юг, в сторону моста.

– Мама ей не доверяет.

– Вот как?

– Она считает, что Амелия знает больше о гибели папы, чем показывает.

Это было неожиданно. Никакой связи с любовной интригой. Только с крушением. Том изо всех сил постарался ее разубедить:

– Пожалуйста, не беспокойтесь об этом. Мы все пытаемся разобраться, что же произошло на самом деле. Именно поэтому я здесь. И по той же причине Амелия и ваша мама отправились сейчас пройтись.

– Вы говорите со мной как с маленькой. Как будто я еще девочка и мне не дозволено знать взрослые секреты.

– Ну вы же сами знаете, что это не так. Никто не считает вас маленькой девочкой. А я так… меньше всех.

– Мы ведь раньше не встречались – только что познакомились. Вы меня совсем не знаете.

Ему хотелось признаться, что уж он-то встречался с ней раньше. То есть наблюдал за ней на похоронах и видел, что она сделала с букетом. Видел эту вспышку бешеной ярости в ее глазах, когда она швырнула букет о стену, как бы навсегда избавляясь от Сесилии Шандор, защищая от нее свою мать. И еще Том помнил, как потом она подошла к Эндрю, как будто хотела оградить от предательства отца и его тоже. Она вытащила открытку из букета, прежде чем Эндрю успел ее прочитать, и Том до сих пор гадал, понимала ли Рэйчел по-венгерски или просто узнала почерк.

В доме послышались голоса – Джозефин и Амелия вернулись с прогулки. Том подумал, что с удовольствием поприсутствовал бы при их беседе. Послушал бы, как Амелия деликатничает с женой Уоллингера, у которой чуть не увела мужа и которая открыто ее недолюбливает.

– Мне не очень нравится, что ты куришь, дорогая, – мягко сказала Джозефин. Смотрела она при этом на Тома – как будто бы он был ее шофером и убивал время, смоля сигареты одну за другой в ожидании хозяйки. – Во сколько у тебя сегодня это мероприятие?

– Мероприятие? – переспросила Амелия.

– Меня пригласили на вечеринку, – ответила Рэйчел.