Холодное блюдо

Я спустился со сланцевых ступенек и начал переходить двор, не отрывая взгляда от окружающих окон и дверей. Когда я добрался до края большого открытого дверного проема, то остановился, прислонился спиной к жестяной стене и осторожно положил приклад винтовки на землю. Совиные перья мягко покачнулись, и у меня возникло чувство, что это знак от теней. Передо мной по обе стороны располагались конюшни. На крыше стояли матовые окна, которые пропускали не весь солнечный свет, так что я увидел красные следы сланца справа там, где машина пересекла бетонный пол. Это было большое модульное здание минимум сорока пяти метров в длину и около двадцати метров в ширину. Две лошади подошли к воротам, надеясь на угощение. Один был гнедой с узкими глазами, а другой – крупный чистокровный жеребец, по меньшей мере семнадцати лет. Этот здоровяк просунул голову в дверь стойла и потянулся ко мне мягким носом. Я вытянул руку и погладил его, но продолжал следить за проходом. Когда я шел мимо него, жеребец фыркнул на меня, и я повернулся, чтобы бросить на него неодобрительный взгляд.

Внутри большого посыпанного песком пространства самой арены стоял зеленый пикап «уиллис» где-то 1950 года, с открытой дверью со стороны водителя. Это, конечно, не «форд» 63-го, но выглядит почти одинаково. На нем были старинные аризонские номера. Пикап был припаркован перед другим входом, и в коридоре за ним горел свет. Я держался вдоль фанерных перегородок, которые не позволяли сбить наездника, когда тот объезжал арену верхом, и медленно пробирался к грузовику. Повсюду была засохшая кровь, а на полу валялся хлопковый мешочек из-под амуниции 45–70. В складку неразделенного сиденья было воткнуто окровавленное фальшивое орлиное перо. Зажигание осталось включенным, хотя мотор не работал, а лампочки на приборной панели стали тускло-желтыми, как фонарики на старом крыльце. Я повернулся обратно к проходу и заметил, что коридор за ним был отделан совсем в другом стиле.

Эта конюшня отличалась от других; она была собрана из необработанных досок и гальки. Углы дерева были спилены вручную, а поверхность досок была неровной от непогоды, будто раньше они находились на улице. Справа был ряд грязных окон. Затухающий свет создавал на дорожке угловатые узоры с острыми краями и отражал небольшие водовороты плавающих пылинок. Здесь все было старым, даже инструменты на стенах, коридор был похож на заброшенный музей сельского хозяйства. Со стропил свисала паутина, а круглые ребристые гвозди пробивали окрашенную фанеру, потому что никто не потрудился проверить их длину, когда прибивал сверху брезент. Все было покрыто тонким налетом грязи, и, если не считать кровь, пахло плесенью, затхлостью и мышами.

На песке виднелись темные пятна и еще несколько на камнях, из них складывалась дорожка, ведущая по двенадцатиметровому коридору. В дальнем конце была открыта голландская дверь, и за ней горел свет. Я остановился и прислушался; послышался короткий треск, похожий на радиочастоту, но затем он исчез. Оттуда виднелся ряд старых седел, но больше ничего. Я осторожно ступал мимо заброшенных загонов. Там давно никто не жил, и я смутно различал суетливый бег полевых мышей. Я остановился чуть в стороне от двери и заметил кровь на оцинкованной ручке. Я решил заговорить. Если в меня и будут стрелять, то не по ошибке. Не раздавалось ни звука, поэтому я немного наклонил голову, чтобы получше рассмотреть помещение.

– Это консультант из «Эйвон»…

Она засмеялась так шипяще и глухо, словно это был выходящий из шины воздух, и этот звук прошел сквозь меня. Я слегка повернулся вправо, наклонился еще сильнее и сквозь тусклый свет пыльной лампочки в сорок ватт смог разглядеть Вонни. Она сидела на деревянных ступеньках, которые конюхи используют, чтобы помогать охотникам на лис садиться на лошадей. Ступеньки были темно-зеленые с золотой отделкой и выглядели так, словно ими давно не пользовались. В нашем округе уже давно не охотились на лис, зато я помнил выкрашенные белой краской заборы и стаканы сочного лимонада, которые мама Вонни принесла нам, когда мой отец подковывал их лошадей. Она положила на дно каждого стакана по вишенке, и я вспомнил, как ее рука задержалась на предплечье моего отца, когда он взял свой.

На Вонни был темный комбинезон – расстегнутый, спущенный до талии и завязанный там рукавами. А еще походные ботинки Васк, на которые тоже капала кровь. Как она только еще в сознании. Затем я заметил винтовку Шарпс, зажатую у Вонни между колен и прижатую прикладом к полу. Винтовка была слегка повернута в мою сторону. Я знал, какой тяжелой она была, но женские пальцы сжимали рукоятку и спусковой крючок с ужасной решимостью. Я заметил, что курок был отведен назад, значит, винтовка готова к стрельбе.