– Людмилу Александровну, позволю себе заметить, неверно информировали, – пролепетал он.
Бояркина вскочила и быстро ушла в свой кабинет. Распахнув дверцы бара, она выхватила оттуда бутылку французского коньяка и пустой бокал. Наполнила бокал и залпом его осушила. Потом проделала то же самое во второй раз. Сволочь! Какая же он сволочь! Она это ему припомнит! Она выпутается из этой истории и поквитается с этим скотом!
Вернувшись обратно в приёмную, Мышенкова Марина Бояркина на прежнем месте не обнаружила.
– Где он?
– К себе убежал, Марина Григорьевна, – сообщила Катя.
Бояркина направилась к кабинету Мышенкова.
– Марина Григорьевна! – подскочил к ней Барыбенко. – Да плюньте на него. Все его внечувственные испражнения всё равно к делу не пришьёшь. А вот его жалобы, если вы его, э-э-э, побьёте…
Бояркина, не слушая Барыбенко, ворвалась, тем не менее, в кабинет Мышенкова. Окинув помещение гневным взглядом, и не обнаружив Мышенкова, она в растерянности обернулась к последовавшим за нею подчинённым.
– Где же он?
– Да вон же! – воскликнул Барыбенко, указывая пальцем на кадку с искусственной пальмой. – Но лучше его не бить, а бойкотировать.
– Или порчу наслать! – выкрикнула Катя из-за широкой спины Людмилы Александровны.
Мышенков, будучи обнаруженным, робко поднялся с корточек и бочком пробрался за свой стол.
– Ты, тварь, мало у меня зарабатываешь? Я тебе маленький процент плачу? Я обеспечиваю тебя клиентами! Я открываю все двери, подонок! Там, наверху! – Бояркина отшвырнула стоявшее у неё на пути кресло и нависла над столом. – Или ты считаешь, что способен сам договариваться с дяденьками в кожаных креслах? Да ты слишком высокого о себе мнения, козёл паршивый!
– Я… Я же… – пролепетал Мышенков.
– Что?! Да ты ещё и вякать осмеливаешься?! – взвизгнула Бояркина.
И она, решительным движением поддёрнув кверху юбку, резво перебралась через разделявшее её и Мышенкова препятствие – стол. Лев Николаевич вновь попытался укрыться за пальмой, но Марина Григорьевна его настигла и легко повалила на пол, ибо праведный гнев – а Бояркина считала воспламенившее её чувство гнева праведным – делает человека очень сильным.
Бойцов разняли. Правда, прошло некоторое время, так как Катя и Людмила Александровна довольно долго преодолевали преграду в виде стола, не то что их начальница, а худой и слабосильный Барыбенко мало что мог сделать один в деле сдерживания Бояркиной – разъярённой фурии. И Льву Николаевичу изрядно досталось: шишка на лбу, ссадины на лице, болезненные ощущения во всём теле.
Потом общими усилиями приводили в порядок внешность участников боевого столкновения и кабинет Мышенкова.
– Всего-то несколько минут… – Катя замолчала, затруднившись с подбором определения категории происшедшего. – Несколько минут конфликта, а такой бардак в итоге. Лев Николаевич, вашими талисманчиками весь пол усыпан.
– Хорошо, что не зубами, – заржал Барыбенко.
– Имеются и зубы. Пожалуйста. Только они уже на верёвочке почему-то, – сообщила Людмила Александровна и продемонстрировала всем чётки, представляющие собою человеческие, по всей видимости, зубы, нанизанные на шнурок чёрного цвета.
Бояркина, подкрашивавшая губы, оторвала взгляд от зеркальца, прищурилась на оригинальные чётки и изрекла:
– Реквизирую. Под видом подарка.
– Под видом трофея, Марина Григорьевна, – поправил её Барыбенко и снова захохотал.
– Можно и под видом трофея, – согласилась Бояркина, принимая от Людмилы Александровны подарок-трофей, и бросила суровый взгляд на Мышенкова, испуганно застывшего с пластырем в руках. – Жалко, что ли? Ничего, себе ещё достанешь, если надо так уж.
3
Дмитрий Подлесный вошёл в зал кинотеатра лишь после начала сеанса, когда погасили свет. Отыскав десятый ряд, он с удовлетворением отметил, что Бояркина уже смотрит фильм. Ну, или ожидает его, что, пожалуй, будет вернее.
О встрече они условились два часа тому назад, когда Дмитрий сумел-таки до неё дозвониться.
– Что это всё означает? – спросил Дмитрий, стремясь говорить холодно и жёстко. Он повернул голову влево и выжидающе уставился на белеющее в темноте лицо Бояркиной.
– Я каким-то образом вляпалась в очень неприятную историю, – жалким голосом проговорила Марина Бояркина.
Подлесный дёрнулся, но выдержку сохранил.
– Это я понял. Мне только непонятно, почему я… Слышишь? Почему я оказался тоже вляпавшимся в твою историю?
– Так, понимаешь, как-то вышло.
– Но я, кажется, давно уже держусь от тебя подальше! Я, кажется, уже забыл, как ты выглядишь! Я, кажется, уже…
– А вот это ты уже врёшь, дорогой товарищ! – неожиданно взбрыкнула Бояркина. – Уж что-что, а забыть, как я выгляжу, ты не мог! Ты, я в этом убеждена, во сне меня видишь! И те ночные порнушечки…
– Какие ещё порнушечки?! – возмутился Подлесный.
– Да я убеждена, что основная героиня твоих снов, которые ведут к так называемым юношеским поллюциям…
– Снов? К поллюциям? Ты? – злорадно вскричал Подлесный. – Да ты заблуждаешься, киса! Почти что пожилая, облезлая кошка!
– Кот кастрированный!
На них зашикали, призывая к порядку, окружающие кинозрители.