Холодное утро в 3018

Доктор Хильда умеет нравиться, может втереться в доверие и играть с чужим разумом. В научных, будь они прокляты, целях. Подопытные на старой станции её боялись. Гарри рассказывал (встретился ли ты с родными, Гарри?), что она сама отбирала пациентов для личных исследований. И после… и после они переставали быть самими собой. Тогда мне повезло, я не попал в её лапы, теперь же у меня нет помощников и защитников. Некому показать нужную дорогу, найти оружие, стереть лишние данные. Я остался один на один со своей проблемой. И не преуспел в её решении.

— Сегодня вы выглядите хуже, Александр. Кружится голова? Испытываете слабость? Клонит в сон?

— Нет, я чувствую себя превосходно даже с учётом того, что моя кровь почернела от ваших препаратов.

Она усмехается. Милая, заботливая тётя-доктор. Меня лихорадит. То ли от переизбытка мерзких лекарств, то ли от злости.

Хильда фон Вейнер устроилась в кресле напротив меня, положила руку на подлокотник и подпёрла ладонью щёку. Теперь лучистыми зелёными глазами она наблюдает за мной, точно за премилым животным, запертым в клетку. Может, в этом всё дело? Может, для неё и для других учёных такие, как я, и не люди вовсе, а какие-то гуманоиды? Но что в этом плохого? Разве родство с пришельцами сделало нас менее живыми, позволило чувствовать боль не так остро…? Нет, конечно же, нет! Думать иначе — преступно!

— Я наблюдала за тобой, Александр, много дней, тестировала, следила за реакцией на те или иные события. Я много думала о тебе.

Много дней… Сколько же их прошло? Сколько?

— Думали о том, что я всего лишь подопытная крыса, которую вы с радостью препарируете во благо науки? — ремни натирают руки, больно сдавливают грудь и мешают дышать, но я сосредотачиваюсь на боли, боюсь потерять сознание. Боюсь никогда не проснуться.

— Я думала о том, что ты храбрый. Ты принёс себя в жертву ради спасения других людей.

Знакомый приём! Отличное начало для задушевного разговора! Но всё сведётся к одному…

— Работа, знаете ли, такая.

— Мой сын мечтал стать гвардейцем, — ого! К чему это? Весёлость разом ушла из её глаз, и черты лица заострились. — Как и ты, хотел защищать невинных. А когда ему понадобилась помощь, никто не пришёл. Его звали Вилли. Вильгельм. Вы ровесники.

Вот ведь беда! Неспроста она решила поведать свою историю. Ох, неспроста!

— Вилли умер в семь лет. Я боролась за его жизнь два года, но проиграла. Мне никто не помогал. Никого не было рядом. Отец Вилли ушёл спустя год после рождения ребёнка и больше никогда не появлялся. Я, как и ты, выросла в Среднем районе, мечтала преподавать в Университете и хваталась за любую работу, чтобы прокормить семью. Я боролась за каждую марку. Пыталась скопить хоть сколько-нибудь… Когда у сына обнаружили опухоль, я поняла: на лечение денег не хватит. Операция, чип, который следовало вживить в мозг Вилли, реабилитация — всё это стоило невероятно дорого. Сейчас, конечно, программа Никифорова стала гораздо доступнее, но тогда… Сын умер у меня на руках, и я видела, как гаснет свет в его глазах, я знала, что он уходит. И ничего не могла изменить. И нет ничего страшнее этого, Александр! Нет ничего страшнее.

О! Я понимаю, зачем доктор рассказывает о смерти сына. Хочет разжалобить, сжать в тиски мой и без того истерзанный мозг, заставить сдаться и раскрыть, наконец, страшную тайну, которую я скрываю. Вот только нет никакой тайны. И лучше бы она всё выдумала. Но, судя по всему, доктор фон Вейнер говорит правду.

Итак, она ввязалась в это дело из-за сына, погибшего ребёнка. Чем-то она напоминает профессора Никифорова. Вот только он вовремя остановился и пожертвовал собой, желая спасти носителей гена Х. Если бы не он, это дело так и осталось бы нераскрытым. Нет, я не должен сочувствовать Хильде фон Вейнер. Но я её жалею.

— Значит, вы живёте во имя великой цели? Вот только как эксперименты над людьми смогут помочь чьим-нибудь больным детям? Что это вам даст? Так что это вам даст?

— Думаешь: мне это нравится? Считаешь: я получаю удовольствие? Нет! Кто-то успокаивает себя, думая, что мы предоставили этим несчастным всё необходимое. Комнаты на станции гораздо больше их квартир. Им неплохо платят. Но что с ними делают? Думаешь: мне нравится смотреть, как их накачивают лекарствами? Думаешь: мне нравится смотреть, как они корчатся? Ничего подобного!

Небеса! Какое лицемерие! Нет, дорогуша! Ты веришь в правоту своего дела. И это самое страшное! Лучше бы ты выполняла свои обязанности только потому, что тебя запугивали, угрожали тебе!

— Но вы смотрите! Смотрите! Прямо сейчас смотрите!

— Мне приходится. Я не могу это прекратить. А ты можешь, Александр, — шепчет она. — Помоги мне! И помоги себе!

И помоги планете. Ха-ха-ха! О, это мы уже проходили. И не раз!

— Я не знаю, чем помочь.

— Ты отличаешься от обычных людей. Потомки илионийцев сильные и выносливые, у вас имеется иммунитет ко многим заболеваниям, — конечно, проверили это опытным путём. — Вы способны совершить невозможное, разве нет? Что если вы ответ на наши вопросы? Что если вы сможете победить болезни, слабоумие, безумие…?