Холодное железо

Короткошеий фехтовальщик переправлялся через реку с дальней стороны садов. Конские копыта взбивали фонтаны брызг, поблескивало на ярком свету оружие. Вот он, пришпорив коня, взлетел на берег и пустился прямиком к кучке полковых офицеров, чуть не сбив молоденького лейтенанта. В общем-то умора, если бы не было в облике Горста чего-то такого, отчего пропадало всякое желание смеяться. Удивительно ловко для своей комплекции соскочив с седла, он спешным шагом подошел к полковнику Валлимиру и отсалютовал. Танни отбросил гребень и, навострив слух, приблизился к офицерскому собранию. За долгие годы службы у капрала выработался острейший нюх на то, когда ему светит нагоняй, и вот именно сейчас им попахивало как нельзя более ощутимо. Горст с полминуты бесстрастно что-то говорил. Валлимир махнул рукой в сторону холма, затем куда-то на запад. Снова заговорил Горст. Танни подобрался ближе в попытке уловить подробности. Валлимир сокрушенно хлопнул себя по бокам и обернулся с криком:

– Первый сержант Форест!

– Слушаю!

– Через болота к западу от нас, по всей видимости, проходит тропа.

– Очень может быть, господин полковник!

– Генералу Челенгорму угодно, чтобы мы отрядили туда Первый батальон. Убедиться, что северяне не могут использовать ее против нас.

– Болото за Старым мостом?

– Да.

– Так ведь мы не сможем провести лошадей через…

– Я знаю.

– Нам же их только что вернули, господин полковник.

– И это знаю.

– Но… Куда же мы их на это время денем?

– Оставите их, черт возьми, здесь! – бросил раздраженно Валлимир. – Думаете, мне нравится посылать половину полка через чертову топь без лошадей? А? Вот вам лично нравится?

Форест выпятил челюсть, шрам на щеке дернулся.

– Лично мне нет, господин полковник.

Валлимир без слов пошел прочь, на ходу жестом подзывая к себе офицеров. Форест все еще стоял, отчаянно скребя в затылке.

– Капрал? – полушепотом спросил из-за спины Желток.

– Ну?

– Это еще один пример, как вышестоящий начальник срет на голову подчиненному?

– Хвалю, Желток. Кто знает, может, из тебя еще выйдет солдат.

Форест, руки в боки, остановился перед своим подразделением. Хмурый взгляд сержанта был направлен куда-то вверх по реке.

– Похоже, у Первого батальона появилось задание.

– Чудесно, – бормотнул Танни.

– Лошадей оставляем здесь и направляемся к западу, переходим там болото.

Слова его встретил разочарованный гул голосов.

– Думаете, мне это по нраву? Всё, пакуемся и марш вперед!

И Форест потопал разносить приятную новость дальше.

– А сколько человек в батальоне? – поинтересовался Ледерлинген.

– Когда выходили из Адуи, было человек пятьсот, – сказал со вздохом Танни. – А теперь сотни четыре, плюс-минус один-два рекрута.

– Четыре сотни? – переспросил Клайг. – Через болото?

– Это что ж за болото такое? – пробормотал Уорт.

– Такое, сякое! – визгнул Желток, как сердитая собачонка на собаку покрупнее. – Такое же идиотское, как ты! Грязюки по уши, и конца-краю нет! Какое еще оно может быть?

– Но… – Ледерлинген поглядел сначала вслед Форесту, затем на свою лошадь, куда было навьючено все его добро и частично капрала. – Дурь какая-то.

Танни устало потер глаза большим и указательным пальцами. Сколько же еще вдалбливать молодому пополнению прописные истины?

– Слушайте сюда. Вы вот думаете, как люди в большинстве случаев глупы. Тупы, дурашливы, чудаковаты. Подвыпившие старики. Женщины на сельской ярмарке. Мальчишки, что кидаются камнями в птичек. Сама жизнь. Глупость и тщеславие, себялюбие и пустое мотовство. Мелочность, недалекость. Вы думаете, война заставляет людей смотреть на вещи иначе. Выправляет, делает их лучше. Что когда в двух шагах смерть, люди объединяются против лишений, коварства врага, что они вынуждены соображать четче, быстрее, быть… чище. Вести себя достойнее, лучше. Геройски.

Он начал снимать с луки седла поклажу.

– А оно все то же самое. Более того, из-за тревоги и страха все только хуже. И немного остается таких, кто не теряет ясность ума, когда ставки делаются чрезмерно высоки. Так что на войне люди еще глупее, чем в остальную свою бытность. Думают больше, как увильнуть от долга, урвать славы или спасти шкуру, а никак не о том, как все наилучшим образом выполнить. Ничто так не прощает тупость, как солдафонство. И ничто так ее не поощряет.

Он оглядел рекрутов, которые, в свою очередь, онемело пялились на него. Один Желток самозабвенно тянулся на цыпочках, пытаясь снять копье со своего коня, едва ли не самого крупного в полку.

– Ничего, – успокоил капрал. – Болото, оно большое. На всех хватит. Если кто утопнет, оно плюнет и не поморщится.

Он отвернулся и нежным движением похлопал по шее кобылу.

– Ну что, старушка. Побудь тут еще немножко одна, без меня. Шибко не скучай.

«Бейся!»

Скорри стриг Агрика, когда Зобатый возвратился к своей дюжине – точнее, семерке. Восьмерке, если считать его самого. Интересно, была ли хоть у кого-нибудь дюжина, которая бы действительно насчитывала двенадцать человек? У него уж точно нет. Агрик сидел на поваленном стволе, затянутом плющом, и угрюмо смотрел в никуда, а над его лицом щелкали овечьи ножницы.