Холодное железо

Шай пнула его ногой. Он зашевелился и, ворча, натянул не подходящие по размеру башмаки на ноги, мокрые из-за того, что торчали из-под одеяла, рассчитанного на карликов. Накинул куртку поверх заскорузлой от пота рубахи и похромал к фургону кашевара, потирая отбитую седлом задницу. Ужасно хотелось расплакаться, но Темпл не собирался давать Шай повод для радости. Если она вообще могла чему-то обрадоваться.

Разбитый и несчастный, он стоя прожевал полусырое мясо, оставленное с вечера в углях, и запил холодной водой. Окружавшие его люди готовились к трудам нового дня, выпуская пар изо рта и негромко переговариваясь о золоте, которое ждало их в конце пути. При этом так широко распахивали глаза, будто речь шла не о желтом металле, а о смысле жизни, высеченном на скалах в краях, которые никто никогда не наносил на карту.

– Ты опять гонишь стадо, – сказала Шай.

Раньше работа Темпла частенько бывала грязной, опасной и бесполезной, но она и на волос не приближалась к той мучительной смеси скуки, неудобства и нищенской оплаты, как необходимость целый день ехать в хвосте Братства.

– Опять? – Его плечи стремительно опустились, будто от услышанного предложения провести утро в аду. Да, собственно, так оно и было.

– Нет, я шучу. Твои навыки законника требуются всем нарасхват. Хеджес желает, чтобы ты подал прошение королю Союза от его лица. Лестек задумал создать новое государство и ищет совета относительно его будущей конституции. А Кричащая Скала решила внести изменения в завещание.

Они стояли в темноте. Ветер, мчащийся через пустошь, отыскал прореху рядом с подмышкой Темпла.

– Ладно, я еду со стадом.

– Конечно.

Темпл с трудом подавил желание умолять ее. Гордость пересилила. Хотя, возможно, к обеду и придется. Но вместо этого он подхватил груду наполовину разлезшихся ошметков кожи, изображавших его седло, а заодно и подушку, и поплелся к мулу. Скотина наблюдала за его приближением, не скрывая горящей ненависти во взоре.

Он прилагал все усилия, чтобы они с мулом стали настоящими напарниками в этом безрадостном деле, но упрямую животину, казалось, не могло убедить ничто. Мул вел себя как заклятый враг, используя любую возможность, чтобы укусить или оказать неповиновение, и взял за обыкновение мочиться на нескладные башмаки Темпла, пока тот пытался оседлать его. К тому времени как стряпчий взгромоздился в седло и заставил мула, несмотря на сопротивление, шагать к хвосту Братства, передние фургоны уже катились, поднимая пыль скрипучими колесами.

О Боже, пыль…

Узнав о стычке духолюдов с Темплом, Даб Свит повел Братство через просторы досуха выжаренной солнцем травы и белесой ежевики, где, похоже, один лишь взгляд на голую землю порождал клубы пыли. Чем ближе к хвосту колонны повозок ты ехал, тем теснее знакомство с пылью ты завязывал, а Темпл шесть дней ехал самым последним. Большую часть дня она заслоняла солнце, погружая мир в бесконечное серое марево. Смазывалась окружающая местность, исчезали фургоны, а коровы, бредущие впереди, превращались в бесплотные очертания. Каждый кусочек тела Темпла был иссушен ветром и пропитан грязью. Если пыль тебя не удушит, то вонь от скотины добьет, это точно.

Подобного же успеха можно было достичь, натирая задницу проволочной щеткой и поглощая смесь песка и коровьего дерьма.

Несомненно, он должен упиваться удачей и благодарить Бога, что остался жив, но все же трудно испытывать признательность за эту пылевую пытку. В конце концов, благодарность и обида ходят рука об руку. Вновь и вновь он прикидывал, как бы сбежать, выскользнуть из долговой удавки и обрести свободу, но не видел никакого пути, не говоря уже о легком пути. Окружавшие его сотни миль открытого пространства держали крепче, чем решетки в темнице. Он пытался жаловаться на жизнь любому, кто согласился бы слушать, то есть никому. Ближайший всадник, Лиф, по всей видимости, страдал от юношеской влюбленности в Шай, числя ее где-то между дамой сердца и матерью. Он устраивал вызывающие едва ли не хохот сцены ревности, когда она разговаривала или шутила с другим мужчиной, что случалось на его беду весьма часто. Хотя тут ему не следовало волноваться. Темпл не строил никаких романтических иллюзий по отношению к своей главной мучительнице.

Хотя, следовало признать, ее порывистая манера двигаться и работать вызывала странный интерес. Всегда в движении, быстрая, сильная. Вся в работе. Даже на отдыхе, когда остальные сидели и лежали, она продолжала крутить в руках шляпу, нож, пояс или пуговицы на рубашке. Иногда Темпл задумывался – вся ли она такая твердая, как плечо, на которое он опирался тогда? Как бок, которым она к нему прижималась? И целовалась ли она так же отчаянно, как торговалась?