Холодное железо

Мужу и в голову не приходило, что Лулайн мечтала скакать верхом, чтобы ветер бил в лицо, улыбаться бескрайним просторам, арканить коров, прокладывать путь, беседовать на советах, а он пускай волочится за скрипучим фургоном, меняет пеленки младшему, пусть его соски жуют каждые час или два, а еще готовит обед и выполняет супружеский долг каждую проклятую ночь, и не важно – уставший или отдохнувший, больной или здоровый…

Дурацкая мысль. Ему это и в голову не придет. А ей приходило, и весьма часто, но как только возникало желание высказать упреки вслух, что-то сковывало язык, будто это она – заика. В этом случае она просто пожимала плечами и умолкала.

– Нет, вы видели такое! – возмутилась леди Ингелстад.

Шай Соут спрыгнула с седла не далее чем в дюжине шагов от фургонов и присела на корточки в высокой траве в конской тени, держа поводья в зубах. Спустила штаны до колен и весело зажурчала, развернувшись белым задом в сторону горизонта.

– Невероятно… – прошептал кто-то.

Подтянув штаны, Шай приветливо помахала рукой, застегнула пояс и, выплюнув поводья в ладонь, запрыгнула в седло. На все про все почти не ушло времени, да и присела она именно тогда, когда захотелось. Лулайн Бакхорм хмуро окинула взглядом женщин, стоявших в кругу лицом наружу, в то время как одна из шлюх присаживалась на ведро.

– Есть ли причина, по какой мы не можем так же? – пробормотала она.

– Наверняка есть! – Леди Ингелстад пронзила ее стальным взором. Шай Соут ускакала прочь, крича Свиту, что фургоны слишком растянулись. – Хотя, должна признаться, сейчас я не могу точно сказать, какая именно.

Из колонны донесся пронзительный крик, напомнив Лулайн голос ее старшей дочери. Сердце женщины забилось. Она рванулась из строя, не помня себя от ужаса, но увидела, что дети просто-напросто продолжают драться за вожжи, вопя и хохоча.

– Не волнуйтесь. – Леди Ингелстад погладила ее по руке. – Все хорошо.

– Здесь столько опасностей, – вздохнула Лулайн и попыталась успокоить бьющееся сердце. – Столько может всего случиться.

Иногда она ненавидела свою семью, а иногда любила до муки. Эта загадка, по всей видимости, не имела решения.

– Ваша очередь, – сказала леди Ингелстад.

– Верно! – Лулайн начала подбирать юбки, а круг за ее спиной сомкнулся. Проклятие! Знала ли она, что справлять малую нужду ей придется через такие трудности?

Знаменитый Йозив Лестек кряхтел, напрягался, наконец выдавил в кружку еще несколько капель.

– Да… да…

Но фургон вдруг тряхнуло, кастрюли и миски загрохотали, и актер выпустил из рук конец, чтобы схватиться за поручень. Когда он сумел выпрямиться, позыв улетучился.

– За грех какой проклятье старости на людях? – произнес он строку из последнего монолога «Смерти нищего».

О, в какой тишине он шептал их на пике расцвета своей славы! Какими аплодисментами взрывался зал! Нескончаемые овации… А теперь? Он получил представление о дикой местности, когда труппа проводила гастроли в Срединных землях, но даже не догадывался, какими бывают настоящие дикие края. Из окна он видел только бесконечный океан травы. Из нее торчали развалины, давно забытые остатки империи, пролежавшие здесь множество лет. Рухнувшие колонны, заросшие стены. Таких руин немало оставалось в этой части Дальней страны. Их слава минула, их историю забыли, они никого не интересовали. Осколки былых эпох. Впрочем, как и он.

С неудержимой тоской Лестек вспоминал времена, когда мог отлить полное ведро. Бил струей, как пожарный рукав, даже не задумываясь, а потом убегал на сцену, греться в тепле ароматных ламп на китовом жиру, вызывать восторг зала, срывать неистовые аплодисменты. И эта парочка уродливых троллей – драматург и постановщик – умоляли его задержаться еще на сезон, просили, унижались, сулили огромные гонорары, а он не замечал их, увлеченно припудривая лицо. Его приглашали в Агрионт играть в стенах дворца перед лицом его августейшего величества и закрытым советом! Он играл роль первого из магов перед самим первым из магов – кто из актеров может похвастаться тем же? Он ходил по мостовой из посрамленных критиков, восторженных поклонников и не замечал их у своих ног. Неудачи были не для него.

Потом стали подводить колени, потом кишечник, а за ним и мочевой пузырь. Ухмыляющийся драматург предложил нового актера на главные роли, конечно, с сохранением для Лестека пристойной оплаты и ролей второго плана, пока он не вернет прежнюю силу. Он шатался на сцене, запинался в репликах, потел в сиянии вонючих ламп. И наконец, постановщик, ухмыляясь, предложил расстаться. Да, это были замечательные годы сотрудничества для них обоих – какие спектакли, какие зрители! – но приходит пора, и нужно искать новые успехи, гнаться за новой мечтой…

– О, вероломство, вот твой мерзкий лик…

Фургон покачнулся, и жалкие капли, которые он выдавливал последний час, выплеснулись из кружки на руку. А он даже не заметил. Стоял и тер щетину на подбородке. Надо бы побриться…