Холодное железо

Однако вставать было нужно. Она представила Пита и Ро в дальних диких краях, таких же испуганных, и в сердце разгорелся огонь. Сжав зубы и ворча, она поднялась на ноги, придерживаясь за фургон Маджуда.

Наполовину она ожидала, что духолюды убрались, рассеялись, словно дым на ветру, но ошиблась. Они все еще были здесь, в этом мире, к огромному ее удивлению. Скакали туда-сюда без видимого порядка по высокой траве, пели, кричали, по-прежнему размахивая сверкающей сталью.

– Уши уцелели? – спросил Свит, нахмурившись, когда он прижал палец к порезу, а Шай дернулась. – Ну, почти.

– Они нападут снова? – спросила она, принуждая себя не отводить взгляд от кошмарных фигурок.

– Может быть, а может быть, и нет. Они испытывают нас. Размышляют, следует ли предпринять еще одну попытку.

Савиан забрался на фургон к нему. Лицо его было жестче, чем обычно, а взгляд еще подозрительнее.

– На их месте я не успокоился бы, пока не перерезал нас всех.

– К счастью для нас, ты не на их стороне. – Свит, не отрываясь, смотрел на равнину. Казалось, он создан исключительно для этого занятия. – Они кажутся дикарями, но, как правило, духолюд рассуждает вполне приземленно. Они могут быстро разъяриться, но недолго держат обиду. Оказалось, что нас нелегко перебить, поэтому скорее всего с нами попытаются поговорить. Потребуют от нас мяса и денег, а там пойдут своей дорогой.

– Значит, мы можем оплатить проезд? – заинтересовалась Шай.

– Мало что, созданное Богом, нельзя купить, если у тебя в кошельке звонкая монета, – ответил Свит и добавил тише: – Хочу я верить…

– Но когда мы заплатим, что помешает им опять напасть на нас и перебить? – проворчал Савиан.

– Если ты хотел определенности в жизни, надо было оставаться в Старикланде, – пожал плечами Свит. – А это – Дальняя страна.

В этот миг со стуком распахнулась изрубленная топорами дверь в фургоне Йозива Лестека, на пороге появился знаменитый актер в ночной рубашке, с бешено выпученными глазами и взъерошенным венчиком седых волос.

– Проклятые критики! – вскричал он, издалека грозя духолюдам пустой кружкой.

– Все будет хорошо, – сказал Темпл сыну Бакхорма.

Кажется, второму сыну. Но не из тех, кого убили. Ясное дело, у того, кто мертвый, все хорошо быть не может. Вряд ли простые слова успокоят брата погибших, но все равно Темпл повторил:

– Все будет хорошо.

И попытался сделать это как можно искреннее, хотя сердце болезненно сжималось, заставляя голос прерываться, не говоря уже о раненой заднице. Смешно сказать – ранен в задницу. И не смешно на самом деле.

– Все будет хорошо, – говорил он, как будто от повторения желание станет действительностью.

Он помнил, что Кадия твердил то же самое, когда началась осада Дагоски и в городе запылали пожары. Уже тогда было ясно, что хорошего ждать не приходится. Но чья-то ложь во спасение помогала терпеть.

Поэтому Темпл сжал плечо сына Бакхорма и сказал раздельно:

– Все. Будет. Хорошо.

На этот раз его голос звучал уверенно, и мальчик кивнул. А Темпл почувствовал уверенность в себе оттого, что мог поддержать хоть кого-то. Но не представлял, надолго ли хватит его уверенности, если духолюды вернутся.

Бакхорм бросил заступ на землю у могил. Он не снял кольчужную рубаху, застегнутую неправильно, а потому перекосившуюся на груди. Вытер лоб тыльной частью ладони, размазывая грязь.

– Нам бы хотелось, чтобы ты… сказал что-нибудь.

– Могу ли я… – Темпл закрыл глаза.

Но в конце концов, толковые слова могут исходить и из уст бестолковых проповедников.

Большая часть людей из Братства занимались тем, что возводили дополнительные преграды, если их можно было так назвать, или пялились в горизонт, обгрызая до крови ногти в ожидании неминуемой гибели, поэтому проповедь их не заинтересовала. У пяти могильных холмиков собрались Бакхорм, его расстроенная и отрешенная жена, оставшиеся восемь детей, причем все в разном настроении – от горя и ужаса до благодушия по малолетству и непониманию; две шлюхи, их сутенер, который, хоть не замеченный в числе защитников, помогал с похоронами; Джентили и два его кузена; Шай, хмуро смотревшая на могилу Лифа, сжимая черенок лопаты побелевшими пальцами. Темпл внезапно осознал, что у нее маленькие руки, и почувствовал странный прилив симпатии. Хотя, возможно, он просто жалел самого себя. И последнее более чем вероятно…