Холодные близнецы

Энгус заявил мне, когда мы еще не прекратили общаться, что найти священника для службы оказалось довольно тяжело. Местный священнослужитель – не то преподобный, не то настоятель, – не помню, как там Энгус говорил, – отказался от обряда. Слишком это странно и неподобающе – совершать две поминальные службы по одному умершему ребенку.

Джош и Молли уломали более дружелюбного священника из Бродфорда, поэтому и выбор именно этой церкви стал чем-то само собой разумеющимся. Аскетичное, но отлично расположенное здание было возведено возле кладбища. Вдали виднелся Маллейг и просторы Мойдарта.

Я залезла в Интернет и выяснила, что церковь имеет долгую историю – с ритуалами друидов и клановой борьбой. Раньше она возвышалась на влажном зеленом огороженном лугу, но ветреный и дождливый климат Гебрид разрушил ее, и ее перенесли в другое место, где она и стояла по сей день.

И вот мы мерзнем в поздневикторианской церкви. Рядом со мной – моя мать, Лидия и Энгус, который в своем темном лондонском костюме кажется еще выше, чем есть на самом деле. Галстук на нем не полностью черный – в мелкий красный горошек. Я ненавижу горошек. Я ненавижу этого человека. Или, по крайней мере, уже его не люблю.

Он спит в другой спальне.

На Лидии все черное: и платье, и носочки, и туфельки. Угольный цвет выгодно оттеняет ее светлые волосы и бледную кожу. Чернота и лед. Она кажется спокойной. Невозмутимой. Но ее тревога никуда не делась, в глазах видна искорка грусти, как предвестие снегопада в ясный зимний день.

Рука моей матери лежит на плечах Лидии, защищая ее. Я опускаю голову к скамье, чтобы ободряюще улыбнуться моей доченьке. Но она не замечает меня: она уткнулась в Библию и листает страницы крошечными пальчиками, на которых до сих пор темнеют тонкие шрамы, появившиеся, когда она разбила окно у Фридлендов. Она поглощена книгой.

Лидия обожает читать.

Священник продолжает произносить нараспев свои словеса:

– Отступи от меня, дабы я мог подкрепиться прежде, нежели отойду, и не будет меня.

Мне хочется плакать. С самого начала службы слезы переполняют меня, и сейчас они вот-вот польются. Чтобы отвлечься, я хватаю Библию – такую же, как держит Лидия, – и принимаюсь читать, как и моя дочь.

«Am Bioball Gaidhlig».

Она на гэльском.

Что же Лидия читает? Откуда она знает гэльский? В школе, конечно, изучают два языка, но она ходила туда две недели и сейчас вообще не посещает уроки. Я внимательно наблюдаю за Лидией. Ее глаза увлеченно бегают по строчкам слева направо – она действительно читает по-гэльски.

А может, она просто притворяется? Вдруг она, как и ее мать, пытается чем-нибудь заняться и не думать о грустном? Почему бы и нет? Наверное, ей не стоило здесь находиться. Сперва я не хотела тащить Лидию на церемонию, поскольку она и так чахла от тоски, но потом решила, что это как-то неправильно – все-таки мы прощаемся с ее сестрой-близняшкой.

– Господи! Ты нам прибежище из рода в род.

Я на секунду зажмуриваюсь.

– Ты обращаешь человека в тлен и говоришь: «Возвратитесь, сыны человеческие!»

Сколько времени я смогу сдерживать слезы?

Я ловлю на себе неодобрительный взгляд Энгуса. Он возражал против поминальной службы. Но я надавила на него, и в итоге он взял на себя почти всю организационную часть: договаривался со священником, решал проблему со свидетельствами о смерти, известив власти об Ужасной Ошибке. Но литургию выбирала я: она ничем не отличается от той, какая была на похоронах Лидии.

А сейчас Лидию обнимает за плечи моя мать. Лидия сидит в двух ярдах от меня в старой церкви в стиле викторианской готики, чей фасад развернут к водам морского пролива и полуострова Арднамерхан.

Отчуждение становится всепоглощающим. Мы словно утонули в ледяной воде Лохалша, где зачарованно и жутко танцуют и колышутся водоросли.

– Из глубины взываю к Тебе, Господи! Господи! Услышь голос мой!

Чей голос? Лидии? Кирсти? Я озираюсь по сторонам, поглядываю на людей. Их голоса я вряд ли знаю – я едва разговариваю с местными жителями. Их пригласили Джош и Молли, похоже, для массовки. Малознакомые, но симпатизирующие нам люди.

Несчастная пара с близнецами, такая ужасная ошибка, надо прийти, а потом можем пообедать в Дуисдейле – там подают эскалопы.

В конце скамьи сидит мой отец. Он в пыльном черном костюме, который он с некоторых пор надевает только на похороны. Отец очень постарел – у него появился двойной подбородок, а его прежде блестящие волосы цвета воронова крыла побелели и поредели. Тем не менее в его водянистых голубых глазах еще сохранился блеск. Внезапно он поворачивает голову и улыбается мне – слабой, но обнадеживающей улыбкой, пытаясь хоть как-то поддержать меня. У него тоже виноватый вид.