Холодные игры

Митю? И тут же царапнуло, а после и холодом обдало: разговаривая с человеком в комнате, Софи называла его Сергеем, Сержем. Слышно было отчетливо. Имена не похожи вовсе. Перепутать нельзя. Кого другого во флигеле быть не могло, родной Митин голос Машенька узнала бы из тысячи.

Не думая, девушка распахнула дверь, шагнула на порог.

Люди, стоявшие друг против друга, были врагами. Давними врагами, с изумлением поняла Машенька. Но как это может быть? Из глаз Софи вылетало яростное темное пламя. Митя выглядел подавленным, погасшим. Вмиг захотелось заслонить, обнять его, оборонить от острых осколков Софьиного парадоксального ума.

– Ну что ж мы теперь делать будем, Сережа, несостоявшаяся моя любовь? – язвительно спросила Софи, не заметив появившейся в дверях Машеньки.

Серж – заметил, побледнел до земляной, неживой серости.

– Почему вы его Сережей называете? – кротко спросила Машенька. – Его же Митей зовут.

– Да-а?! – Софи оборотилась к ней, мгновенно оценила ситуацию, волей приглушила бушующее в глазах пламя. Сказала почти мягко: – Вам много узнать придется, Мари. Вы сядьте, если вам надо…

– Ничего, я так… – сказала Машенька и покрепче сжала рукоять трости.

– Позвольте представить, – Софи картинно вытянула руку, развернула тонкую, аристократической формы кисть, – мой давний петербургский знакомец – Сергей Алексеевич Дубравин, погибший во время злодейского нападения разбойников нынешней осенью.

– Погибший… – потрясенно прошептала Машенька.

В голове ничего не укладывалось, метались какие-то обрывки мыслей. Хотелось заплакать, но и слезы куда-то подевались…

– Но, как видите, жив-здоров и даже довольно упитан. – (Серж мучительно поморщился, и эта гримаса эхом отразилась на лице Машеньки.) – Чего не скажешь про настоящего Опалинского, который, надо думать, давно уж в болоте сгнил…

Поскольку всей картины Машенькин мозг охватить был не в состоянии (в отличие от Софи она не умела отключать чувства в угоду мыслительной машине), то из всего происходящего выделилась одна, но, как показалось, самая важная сторона.

– Что ж, получается, он и есть ваш, Софи, жених, за которым вы в Сибирь ехали?

– Ах, Мари! Успокойтесь! – Язвительная усмешка Софи ранила острее бритвы. – Не был он никогда моим женихом. И уж не будет, поверьте. Коли еще желаете, берите насовсем. Только как бы вам декабристкой в результате не оказаться…

– Декабристкой?

– Ну, помните же, это у вас здесь, близко. Жены декабристов за ними из Петербурга в Сибирь ехали, на каторгу…

– На каторгу?!!

– Да Мари же! – Софи топнула ногой. – Ну что вы, в самом деле! Смотрите сами сюда. Господин Дубравин здесь у вас, как я понимаю, по чужим документам живет, чужое место занимает. Разбойники его отчего-то пощадили, а камердинер его – Никанор – Вера моя с ним близко знакома, – у здешних разбойников уж заметной фигурой становится. Что между ними теперь за сношения, а?

– Софи! Да я вообще о Никаноре не знал! – воскликнул Серж (и Машенька ему тут же поверила). – От вас только услышал!

– Настоящий Опалинский и с ним люди убиты, и обстоятельства известны только вот с его слов. А на его слово полагаться, как мы теперь знаем…

– Митя… То есть Сергей… Алексеевич… – спросила Машенька, до которой совершенно независимо от рассуждений Софи дошел следующий кусок головоломки. – Так вы, значит, с батюшкой ни о чем касательно меня не договаривались? Это тот Опалинский…

– Да, конечно. Я и знать не знал об их планах… Машенька… Поверьте…

Девушка с мутными от потрясения глазами подалась к нему.

– Остыньте, Дубравин! – резко скомандовала Софи. – Мари, где ваши мозги?! Подождите, по крайней мере, пока он объяснит все обстоятельства исправнику и полицейским чинам, а после уж бросайтесь в его объятия. Вспомните, намедни я вас на дороге к монастырю завернула. Нынче на каторгу за суженым спешите? Обождать никак нельзя?

«Господи, какая же она противная! – с досадой подумала Машенька. – А самое поганое, что, кажется, опять права… Как бы хорошо, чтоб она нынче куда-нибудь делась! Пусть Митя… то есть Сережа… всем все наврал (но не убивал он никого – это я точно знаю!), но ведь мне-то он не врал ничего и не брал меня в довесок к деньгам и должности… Значит, между нами-то все правдой было и нынче не стоит ничего… Кроме Домогатской… А ведь она, наверное, на него в полицию донесет…»

Дальше мысли завихрились такие, что Машенька даже испугалась и принялась судорожно собирать обрывки уже не мыслей, а молитв. Софи смотрела так, как будто бы читала у нее в душе, как в открытой книге. Ее взгляд бесил и одновременно пугал своей безжалостной определенностью. Серж тоже выглядел испуганным. Машенька опять озлилась. «Что за чепуха! Мы, двое взрослых людей, которые могут составить друг другу счастие, боимся этой петербургской пигалицы!»

– Софи, я вас прошу нас оставить. Нам теперь надо без вас поговорить. – Машенька вложила в свой голос всю доступную ей надменность. И ошиблась. Мягкая озабоченность и печаль могли бы принести ей немедленную победу.

Конкурировать же с петербургской аристократкой в надменности не стоило. Софи вздернула подбородок.